Гершуни, Григорий Андреевич
Григо́рий Андре́евич Гершу́ни (Герш-Исаа́к Гершуни; 18 февраля [2 марта] 1870, Ковно, Российская империя — 29 марта 1908, Цюрих, Швейцария) — деятель леворадикального революционного движения, революционер, один из основателей и руководителей Партии социалистов-революционеров[1] и её Боевой организации[2][3]. Получил образование провизора, работал бактериологом, активно занимался благотворительностью и культурно-просветительской деятельностью. Разочаровавшись в легальной деятельности, вступил в Рабочую партию политического освобождения России и вскоре её возглавил. Сыграл первенствующую роль в завершении объединения эсеровских кружков в единую Партию социалистов-революционеров. В 1902—1903 годах, а также в 1907 году осуществлял непосредственное руководство партией. Был лидером партии эсеров, её видным публицистом, идеологом и наиболее деятельным функционером[1]. Гершуни создал и возглавил организацию интенсивного террора: Боевую организацию эсеров, состоящую из людей, готовых совершить самопожертвование ради революционных идеалов. Организовал убийства министра внутренних дел Д. С. Сипягина и уфимского губернатора Н. М. Богдановича, покушение на харьковского губернатора И. М. Оболенского. Был самым разыскиваемым политическим преступником Российской империи. После ареста в 1903 году осуждён и приговорён к смертной казни. Несмотря на то, что Гершуни отказался просить помилования, царь заменил ему казнь пожизненной каторгой, с которой Гершуни сбежал в 1906 году и продолжил свою революционную деятельность. Историки считают, что жизненный путь Гершуни, личности выдающейся, отражал тенденцию возникновения революционных организаций в России конца XIX — начала XX века. БиографияРанние годы Родился в имении Таврово Ковенской губернии, в небогатой еврейской семье[4]. В 1873 г. семья Гершуни переехала в Шавли (современный Шауляй). Не окончив гимназии из-за недостатка средств, сдал экзамены на аптекарского помощника и работал по этой специальности. В юности год работал корректором в газете. С конца 1880-х писал повести и рассказы[1]. В молодости был далёк от революционных идей. Придерживался взгляда «благоразумных людей, что раньше надо учиться, узнать жизнь, занять определённое положение, а потом уже заниматься общественными делами»[5]. В 1895 году поступил на двухгодичные фармацевтические курсы Киевского университета, стал старостой Литовского землячества, вошёл в состав студенческого Союзного совета. В марте 1896 года был арестован по обвинению в организации студенческой манифестации, но быстро освобождён за отсутствием улик[1]. Получив степень провизора, Гершуни работал сначала в Петербурге, затем в Москве в Институте экспериментальной медицины. Участвовал в благотворительности. За устройство вечера в пользу дома трудолюбия получил письменную благодарность от Иоанна Кронштадтского[6]. Просветительская деятельность, начало революционной деятельности В 1898 году переехал в Минск, где открыл лабораторию для бактериологических исследований. Свободное время посвящал общественной деятельности. В этот период окончательно стал социалистом[7]. Гершуни говорил, что поставил перед собой цель — содействовать народу «в его борьбе против невыразимой нищеты, тьмы, подавленности и гнёта»[5]. Сначала действовал легальными методами. Помогал нищим евреям, проживающим в черте оседлости. Занимался культурно-просветительской работой: по его инициативе была открыта начальная школа для детей, он преподавал в субботней школе для взрослых. При Минском обществе врачей Гершуни организовал народные чтения для молодёжи. Создал передвижной музей школьных пособий, устраивал детские школьные праздники[7]. Позже Гершуни заявлял, что его просветительская деятельность наталкивалась на препятствия со стороны местных властей, имела призрачные результаты, и после крушения «самых законных начинаний» у него возникли уныние и озлобленность[8]. Чтобы не конфликтовать с властями, ему постоянно приходилось вступать в мучительные компромиссы со своей совестью и убеждениями[5]. Поэтому параллельно с легальной деятельностью решил вести нелегальную[7]. Начал оказывать технические услуги революционным группам: устроил мастерскую станков для подпольных типографий, создал бюро изготовления нелегальных паспортов. Взял себе революционный псевдоним Дмитрий, под которым стал выступать на митингах. Очевидцы говорили о нём, как об «ораторе, оставляющем незабываемое по силе впечатление»[9]. В это время познакомился с революционеркой-народницей Е. К. Брешко-Брешковской, которая ездила по стране в поисках новых революционных кадров[10]. Гершуни расспрашивал Брешко-Брешковскую о деятельности революционеров прошлых лет и под её влиянием начал тяготеть к мировоззрению народовольцев[7]. Вместе они организовали транспортировку из-за границы нелегальной литературы, которую революционеры делили на отдельные библиотеки и развозили по России. Во главе Рабочей партии политического освобождения России В 1899 году Гершуни вступил в кружок «Рабочая партия политического освобождения России» и вскоре его возглавил (вместе с Л. М. Белкиной (Родионовой-Клячко), Е. К. Брешко-Брешковской, А. О. Бонч-Осмоловским, Е. А. Гальпериным). В 1900 году политические взгляды Гершуни радикализировались. На суде он заявлял, что толчком к этому послужили «временные правила», которые были введены после студенческих беспорядков 1899 года.
Гершуни пришёл к выводу, что его легальная культурная деятельность в сложившихся условиях бесполезна, а истинные нужды трудового народа не совместимы «с нуждами и целями этого режима». Он решил направить все свои силы на разрушение абсолютизма и достижение социализма в России[5].  В 1900 году «Рабочая партия» выпустила программную брошюру «Свобода»[11], редактором которой был Гершуни[7]. В ней говорилось, что для достижения социализма требуется «мирная» массовая пропаганда в народе, а это невозможно при отсутствии политических свобод в стране. Чтобы очистить путь к будущему, необходимо снести абсолютизм; до тех пор, пока деспотия не будет снесена, все усилия к проведению социалистического строя «будут разбиваться, как волны о каменный утёс». Поэтому революционерам в первую очередь необходимо завоевать в Российской империи политические свободы и принудить правительство дать стране конституцию. В существовавших условиях добиться таких целей революционерам будет сложно, так как они, «люди чистой идеи», составляют меньшинство в обществе. Поэтому они должны придерживаться определённой тактики действий, разбитой на три этапа: сначала необходимо создать революционную партию из наличествующих в стране сил, потом начать подготовку новых сил путём агитации и пропаганды, после этого организовать боевой отряд партии и вступить в открытую борьбу с правительством[11]. В это время Гершуни верил, что в России удастся создать единую революционную партию. Впоследствии, когда он убедился, что этой мечте его не суждено сбыться, то сильно страдал от этого, пишет историк Р. А. Городницкий[7]. В марте 1900 года была обнаружена нелегальная типография, созданная Гершуни, а в июне он был арестован. Гершуни доставили в Москву и заключили в Таганскую тюрьму. Начальник Московского охранного отделения С. В. Зубатов лично допрашивал Гершуни. Во время долгих ночных бесед Зубатов старался «переломить Гершуни идейно»[12]. Гершуни воспользовался тем, что против него не было формальных улик, и подыграл Зубатову, заявив, что он только общественный деятель, оказывающий мелкие услуги революционерам[10][13]. Написал заявление, в котором отрицал свою принадлежность к революционным организациям[8]. Зубатов отметил, что Гершуни «человек крайне двусмысленный»[14], но в июле 1900 года отпустил его без последствий, полагая, что своим заявлением Гершуни отрезал себе дорогу назад[1]. На свободе Гершуни развернул агитацию против Зубатова, которого считал одним из самых опасных врагов революционного движения[14], и впоследствии резко критиковал «зубатовщину» в партийной прессе[10].
Во главе Партии социалистов-революционеровСоздание партии эсеров.svg) В 31 год Гершуни окончательно решил стать профессиональным революционером[1]. Оставил работу, просветительскую деятельность, отказался от материально обеспеченного положения и личных связей, и в начале 1901 года перешёл на нелегальное положение. Революционное дело стало единственным делом его жизни[15]. Успел уехать из Минска до начала его активных розысков. Родионова-Клячко рассказала жандармам об истинной роли Гершуни в революционном движении, и 25 апреля 1901 года было выпущено постановление об его аресте[16]. Гершуни был одним из инициаторов объединения разрозненных кружков социалистов-революционеров в единую партию. В деле консолидации эсеров проявил исключительную активность[1]. С весны 1901 года вёл переговоры об объединении с руководителями эсеровских кружков Юга России и Саратова, и заручился их поддержкой. Летом 1901 года в Москве пытался убедить А. А. Аргунова объединить возглавляемый им «Союз социалистов-революционеров» с образовавшейся незадолго до этого «Южной партией социалистов-революционеров». Аргунов отказался, но осенью того же года сам инициировал объединение, делегировав за границу с этими целями М. Ф. Селюк и Е. Ф. Азефа[1]. В октябре-ноябре 1901 года Гершуни побывал в Воронеже, Иркутске, Киеве, Казани, Кишинёве, Одессе, Ростове-на-Дону, Самаре, Уфе и многих других городах, и получил полномочия от местных организаций быть их представителем в деле создания партии. Как представитель эсеров Юга и Северо-Западного края выехал за границу, где вёл переговоры об объединении с Селюк и Азефом, а в дальнейшем и с эсерами-эмигрантами В. М. Черновым, М. Р. Гоцем, Х. О. Житловским, И. А. Рубановичем и другими[1]. «Южная партия социалистов-революционеров» объединилась с северным «Союзом социалистов-революционеров» и зарубежными группами, и в январе 1902 года газета «Революционная Россия» объявила о создании Партии социалистов-революционеров (эсеров). Гершуни участвовал в создании проекта программы партии[17]. Вернувшись в Россию в январе 1902 года, добился от членов своей «Рабочей партии» согласия включить её в новую объединённую партию[10]. Чернов указывал, что первенствующая роль Гершуни в деле организационного завершения объединения эсеровских кружков была несомненна[10]. Специалист по эсерам историк М. И. Леонов считает, что в первую очередь благодаря усилиям Гершуни была основана Партия социалистов-революционеров и сформирован её Центральный комитет[1]. Руководство партией эсеров (1902—1903)По словам историка М. И. Леонова, с момента образования и до первого съезда в 1905 году партия эсеров представляла собой аморфное образование, состоящее из разобщённых групп людей[18]. В партии было около двух тысяч человек и она носила характер конспиративно-элитарной организации[19]. Главным объединяющим партийным центром была газета «Революционная Россия»[18], в редколлегию которой входил Гершуни[20]. В 1902—1903 годах Гершуни был членом центрального комитета партии эсеров и фактически осуществлял руководство партией в России[1]. Вместе с Е. К. Брешко-Брешковской, П. П. Крафтом и М.М. Мельниковым он объезжал разрозненные комитеты и группы и связывал их в единое целое. В 1901—1903 годах Гершуни не имел определённого места жительства и постоянно передвигался между городами России и центрами эсеровской эмиграции. Гершуни был опытным конспиратором, вёл себя крайне осторожно, благодаря чему ему удавалось уходить от преследований полиции[21]. В процессе управления партией ему приходилось решать различные задачи: восстанавливать разрушенные после арестов местные отделения[1], искать для партии деньги[22], создавать типографии, договариваться с контрабандистами о провозе нелегальной литературы из-за границы[9]. Он искал новые кадры для партии и Боевой организации; помог бежать из ссылки старому народовольцу П. С. Поливанову, который вступил в Боевую организацию[15]. Помимо этого Гершуни занимался пропагандой и активно писал статьи в «Революционную Россию» (например, он автор статьи о покушении Г. Д. Леккерта на виленского губернатора В. В. Валя[23]). Гершуни был одним из лидеров партии, и, по словам Леонова, «единственный среди руководителей… обладал ярко выраженными способностями идеолога, публициста, оратора и организатора»[1]. Когда Гершуни судили как лидера Боевой организации, он заявлял, что он, в первую очередь, партийный функционер: бо́льшая часть его работы — это общепартийная работа, направленная на массовую деятельность[5]. Особую лидерскую роль Гершуни в партии эсеров подчёркивали М. Р. Гоц и В. М. Чернов. По их словам, Гершуни был в партии незаменимым руководителем, что особенно ясно стало после его ареста:
Во главе Боевой организации (1902 — май 1903) Создание Боевой организации, убийство СипягинаПосле объединения в партии эсеров не было единства мнений по поводу революционного терроризма[a][25]. Гершуни на практике начал реализовывать идеи террористической борьбы, и, по словам Чернова, выступил в этом вопросе «смелым новатором»[10]. По своей инициативе он организовал террористическую группу, которая вскоре стала называться Боевой организацией партии социалистов-революционеров. Однако первый свой теракт группа проводила не как структура партии, а «на свой собственный риск и страх», чтобы в случае неумелых действий партия не несла за неё ответственность[10]. 2 апреля 1902 года в Санкт-Петербурге бывший студент С. В. Балмашёв убил министра внутренних дел Д. С. Сипягина. Убийство произошло перед заседанием Комитета министров в Мариинском дворце, куда Балмашёв проник под видом адъютанта великого князя Сергея Александровича. Балмашёв протянул министру пакет «от князя» и дважды выстрели в Сипягина из револьвера. После этого сдался без сопротивления. Почти все члены Комитета министров наблюдали агонию Сипягина, а И. Н. Дурново, М. И. Хилков и С. Ю. Витте непосредственно помогали смертельно раненному министру. Теракт произвёл на правительство страны устрашающее впечатление[26]. Во время покушения Гершуни находился недалеко от Мариинского дворца. На следствии Балмашёв заявил, что вся его предшествующая работа показала, что при правительственных репрессиях мирная социалистическая работа невозможна, и поэтому он был вынужден вступить на путь политического террора[27]. От других показаний Балмашёв отказался, что, при отсутствии улик, заставляло полицию думать, что он действовал в одиночку[28][29]. Военным судом он был приговорён к казни, просить помилования отказался и был повешен в Шлиссельбурге. Теракт 2 апреля задумывался Гершуни двойным. Во время покушения на Сипягина должно было произойти похожее по сценарию покушение на обер-прокурора Синода К. П. Победоносцева. Когда Победоносцев выезжал из здания Синода, к нему должен был подойти «старец генерал флигель-адъютант» и застрелить из револьвера[b]. Покушение не состоялось по случайности: телеграмма с вызовом из-за ошибки на телеграфе не дошла до исполнителя[10][30]. После покушения в Мариинском дворце Гершуни за день подготовил новый теракт, который планировал провести 5 апреля 1902 года во время похорон Сипягина[31][32]. Жертвами должны были стать Победоносцев и петербургский генерал-губернатор Н. В. Клейгельс, исполнителями — отставной поручик Е. К. Григорьев и его невеста Ю. Ф. Юрковская. Они оказывали эсерам различные услуги, не входили в Боевую организацию[33], но вызвались стать террористами-добровольцами[31]. Как вспоминал Гершуни, эта попытка была импровизацией[31]. На следующий вечер после убийства Сипягина Гершуни встретился по делам с Григорьевым и Юрковской, которые выразили твёрдое намерение совершить теракт с помощью или без помощи Боевой организации[31]. Под воздействием неудачи с Победоносцевым Гершуни решил рискнуть и пойти на плохо разработанный теракт с непроверенными исполнителями, которые 5 апреля не решились действовать[10]. Как писал Чернов, впоследствии Гершуни «горько сожалел о том, что свернул с намеченного пути строго законспирированного и планомерного организованного действия и поддался на соблазн случайной частной комбинации»[10]. После удачного теракта эсеры взяли на себя ответственность за убийство Сипягина и заявили о начале террористической борьбы. Гершуни написал листовку «По делам вашим воздастся вам», где объяснял, что убийство министра внутренних дел Сипягина было вызвано необходимостью прекратить государственные репрессии по отношению к разным группам населения Российской империи:
В «Революционной России» вышла статья «Террористический элемент в нашей программе»[35], где Чернов и Гершуни объясняли цели и роль эсеровского террора[36]. Теракты назывались неизбежным средством самообороны, защиты общества от произвола властей. Особо указывалось, что террор — не главное средство борьбы эсеров с властью, он должен только дополнять и усиливать массовую борьбу[36]. Поэтому террористические функции в партии выделялись из общей работы и отдавались в руки автономной группе — Боевой организации. Местные комитеты партии не должны были втягиваться в боевую деятельность, чтобы направлять больше усилий на организационную и пропагандистскую работу в народе[36]. Террористическая борьба ставилась под контроль руководства партии: объекты и желательное время покушений для Боевой организации определял Центральный комитет. Вопросы исполнения терактов были полностью в ведении самой Боевой организации. Гершуни начал формировать принципы работы Боевой организации, которые окончательно утвердились в период руководства Е. Ф. Азефа и Б. В. Савинкова. Боевая организация являлась самой законспирированной частью партии. Она пользовалась автономией от партии, имела свою кассу, явки, адреса, квартиры. Стать членом Боевой организации революционер мог только добровольно, по своей инициативе[37]. Кандидат проходил тщательную проверку. Требовалось, чтобы он был «человеком выдержанным, дисциплинированным и конспиративным»[38] и был готов полностью отказаться «от самого себя»: личной жизни, привычек, собственных интересов[37]. Важное значение имела мотивация кандидата. Брали людей идейных, сознательно готовых принести свою жизнь в жертву революционным идеалам[c]. Перед тем, как принять человека в Боевую организацию, Гершуни отговаривал его «от вступления на этот роковой путь, уступая лишь ничем не преодолимой решимости»[10]. Если человек имел садистические наклонности или мотивировался в первую очередь суицидальными желаниями, ему отказывали[37]. Гершуни говорил, что «жертвенность, а не безоглядное удальство и не легкодумное молодечество может отпереть человеку двери в Боевую организацию»[10]. В организации существовал дух боевого братства, а Гершуни был для её членов наставником и воспитателем[9][39]. На первом этапе (1902—1903 годы) вся деятельность Боевой организации замыкалась на Гершуни. Он единственный обладал полной информацией о её членах и делах[40]. Идеологом эсеровского террора был его друг, заграничный представитель Боевой организации М. Р. Гоц, который оказывал значительное влияние на Гершуни. Эсеры называли Гершуни «диктатором» Боевой организации. Как член ЦК, он участвовал в выборе объектов покушений, как глава Боевой организации, полностью отвечал за их исполнение[10]. Гершуни утверждал исполнителей, планировал, организовывал и контролировал проведение терактов, в которых, по словам Чернова, намеренно избегал случайных жертв:
Покушение на ОболенскогоСледующими целями для Боевой организации эсеры решили выбирать представителей местной власти, которые участвовали в расправах над рабочими, крестьянами и студенчеством, и не понесли за это ответственности[10]. После подавления крестьянских волнений в Харьковской губернии весной 1902 года целью Боевой организации стал харьковский губернатор князь И. М. Оболенский. Для прекращения беспорядков губернатор использовал воинские подразделения, проводил массовые экзекуции крестьян. Решительные действия Оболенского были положительно оценены правительством страны, и царь наградил князя орденом Святого Владимира 2-й степени[41]. 29 июля 1902 года член Боевой организации рабочий Ф. К. Качура стрелял в харьковском парке «Тиволи» в Оболенского, легко ранил его в шею и сразу после этого был схвачен[42]. На следствии Качура заявил, что он член Боевой организации эсеров и хотел убить Оболенского за те меры, которые губернатор применял по отношению к крестьянам. Качура пояснил, что партия «звала крестьян на борьбу и они считали обязанностью крестьян защищать»[43]. Имена своих сообщников называть отказался. Военным судом Качура был приговорён к смертной казни, выслушав приговор, с улыбкой поблагодарил судей[42]. Отказался писать прошение о помиловании. По ходатайству Оболенского царь заменил казнь бессрочной каторгой, которую Качура начал отбывать в Шлиссельбурге[44]. Организатор покушения Гершуни сопровождал Качуру на место теракта и контролировал его действия. Убийство Богдановича 13 марта 1903 года в Златоусте произошёл расстрел рабочей демонстрации. Во время забастовки рабочих оборонного завода уфимский губернатор Н. М. Богданович приказал солдатам открыть огонь на поражение по толпе. В результате 69 рабочих были убиты и более 250 ранены (по данным властей, убиты были 45, а ранены — 87 человек). Власти возложили ответственность за расстрел на «подпольных агитаторов», участников демонстрации привлекли к суду, а действия Богдановича признали уместными[45]. 6 мая 1903 года члены Боевой организации, уфимский железнодорожный рабочий Е. О. Дулебов[e] и оставшийся неизвестным[f], в Соборном парке города Уфы застрелили Богдановича и скрылись. Покушение было чётко спланировано. Около трёх часов дня к губернатору с двух сторон приблизились два прогуливающихся молодых человека. Один дважды выстрелил в губернатора и быстрым шагом пошёл к калитке парка. В это время второй расстрелял лежащего на земле Богдановича, бросил на него пакет с приговором Боевой организации и, перепрыгнув через изгородь, убежал от преследования по городским улицам[46]. Экспертиза показала, что Богданович получил восемь ранений, почти все они были смертельными[46]. Во время покушения Гершуни находился в парке, который покинул лишь тогда, когда убедился в гибели Богдановича[1]. Участники покушения скрылись из города[g]. Полиция нашла только прощальное письмо Дулебова к товарищам по рабочему движению, где он говорил, что Богданович не должен остаться безнаказанным за убийства златоустовских рабочих[47]. Арест Боевая организация выбирала жертвами символы государственных репрессий, поэтому убийства Сипягина и Богдановича принесли определённую поддержку эсерам в массах, пишет М. Перри[48]. Авторитет партии резко возрос, к ней стали активнее присоединяться наиболее радикальные противники существующего строя[48]. Специалист по революционному терроризму О. В. Будницкий отмечет, что убийство Сипягина вызвало у обывателей не «чувство отвращения или негодования, а скорее удовлетворения и злорадства»[49]. Террору, как способу борьбы с абсолютизмом, сочувствовали либералы и интеллигенция[50], и даже писатель Л. Н. Толстой, по словам В. Г. Короленко, признал, что убийство Сипягина было «целесообразно»[51]. Известность Гершуни после террористических актов необыкновенно возросла. Департамент полиции активно разыскивал его по всей стране. Ближайший сподвижник Зубатова, который потом перешёл на сторону революции, Л. П. Меньщиков писал, что полиция сбивалась с ног, разыскивая Гершуни, бредила им, но он умел носить «шапку-невидимку»[13]. За поимку Гершуни жандармам пообещали премию в двадцать тысяч рублей[52]. Министр внутренних дел В. К. Плеве заявил Зубатову, что фотокарточка Гершуни будет стоять у него на столе, пока Гершуни не арестуют. Зубатов очень высоко оценивал революционно-террористические способности Гершуни и называл его «художником в деле террора». Начальник Киевского охранного отделения А. И. Спиридович отмечал его незаурядные личные качества и умение влиять на людей:
 По наводке Азефа, который был тайным осведомителем полиции, московские жандармы во главе с Е. П. Медниковым пытались задержать Гершуни в Уфе[12]. Они опоздали, потому что Азеф специально рассказал о пребывании Гершуни в Уфе уже после его отъезда[53]. В результате операции Киевского охранного отделения Гершуни был арестован 13 мая 1903 года в Киеве[12]. Как особо опасный преступник в виде исключения был сразу же после ареста закован в ручные и ножные кандалы. По воспоминаниям Спиридовича, «театрально поцеловал железо»[12]. Был перевезён в Петербург, где заключён в наиболее изолированную камеру Петропавловской крепости[1]. Находился под усиленным надзором во избежание попыток самоубийства. Во время предварительного следствия не давал никаких показаний и не подписывал документов. Министр внутренних дел В. К. Плеве лично пытался допросить Гершуни, для чего пришёл к нему в камеру, но Гершуни от разговора отказался[10][54]. Департамент полиции дважды предлагал Гершуни сделку: признать себя членом Боевой организации в обмен на отмену запланированного смертного приговора. Гершуни отказался, так пояснив своё решение главе особого отдела департамента полиции Н. А. Макарову:
Процесс Боевой организации эсеров С 18 по 25 февраля 1904 года в военно-окружном суде Петербурга проходил закрытый процесс Боевой организации эсеров[1]. К суду были привлечены Гершуни, его помощник М. М. Мельников, Е. К. Григорьев, а также эсеры А. И. Вейценфельд и Л. А. Ремянникова, которые оказывали Гершуни услуги, но не входили в Боевую организацию[56][57]. Защитником Гершуни на процессе был известный адвокат Н. П. Карабчевский, а его помощником Бруно Барт — сын революционера Г. А. Лопатина[58]. Гершуни обвинялся в принадлежности к Партии социалистов-революционеров и Боевой организации, в участии в убийстве министра Сипягина и губернатора Богдановича, в покушении на обер-прокурора Победоносцева и губернатора Оболенского[59]. Материалы дознания были переданы в суд без прохождения этапа следствия, доказательная база была слабой и обвинение строилось в основном на показаниях свидетелей[60][61]. Из-за отсутствия прямых доказательств к процессу Боевой организации не был привлечён арестованный помощник Гершуни П. П. Крафт. Основной задачей властей было показать, что действия Боевой организации являются не следствием роста революционных настроений в обществе, а результатом злой воли нескольких лиц, в первую очередь самого Гершуни[62]. Для этого сторона обвинения склонила к сотрудничеству Григорьева, Юрковскую и Качуру, которые дали показания против Гершуни, Мельникова, Вейценфельда и Ремянниковой[57]. Григорьев и Качура раскаялись и заявили, что участвовали в террористических предприятиях под влиянием Гершуни. Адвокат Григорьева А. В. Бобрищев-Пушкин обвинил Гершуни в том, что он не способен на личное геройство, а только «делает героев» из молодых людей, с легким сердцем посылая их на виселицы[57]. Как пишет историк Р. А. Городницкий, этот процесс имел такой позорный характер, который не носил в будущем ни один судебный процесс над членами Боевой организации. Чтобы выгородить себя, Григорьев и Юрковская давали ложные показания[63], после вопросов Гершуни путались в показаниях[57], а Качура отказался от части своих письменных показаний[64]. Он заявил, что раскаивается в попытке убить Оболенского и теперь считает революционеров вредными членами общества[65]. На суде Качура был в подавленном состоянии, с трудом отвечал на вопросы, поэтому адвокаты попросили подвергнуть его судебно-психиатрической экспертизе, но получили отказ[h][57]. Впоследствии за свои показания Григорьев получил замену смертной казни высылкой в Закавказье, Юрковская осталась в статусе свидетеля и не была привлечена к суду[57], а Качура получил замену пожизненного заключения на ссылку в Архангельскую губернию[66]. Под угрозой смертного приговора открестился от своей революционной деятельности и помощник Гершуни Мельников. Он стал отрицать не только своё участие в Боевой организации, но и принадлежность «к какому бы то ни было тайному противозаконному сообществу»[67], прямо или косвенно сваливая вину на других[57]. Мельников признался, что не принадлежит «к числу натур, всецело проникнутых жертвенным настроением», несколько раз подавал прошения о помиловании и смягчении наказания, что у революционеров считалось самым позорным преступлением[57]. Между Мельниковым и Гершуни возник конфликт. В дальнейшем Мельников подозревал Гершуни в провокаторстве, чуть не сорвал его побег с каторги и был исключён эсерами из своих рядов[i][68]. Гершуни тяжело переживал оговоры бывших товарищей и писал, что не о таком процессе он мечтал. Он был ограничен в политических заявлениях и не мог признать себя членом Боевой организации, так как это бы подтвердило справедливость показаний Григорьева и Качуры в отношении других подсудимых[69]. Гершуни, а вслед за ним Вейценфельд и Ремянникова, признав свою принадлежность к партии, в остальном предпочли молчать и не возражать обвинению. Такая тактика позволила снять с Вейценфельда и Ремянниковой наиболее тяжёлые обвинения: Вейценфельд был приговорён к четырём годам каторжных работ за распространение нелегальной литературы, Ремянникова — к трём месяцам тюремного заключения за хранение литературы[57]. Гершуни на голову возвышался над остальными участниками процесса, пишет историк М. И. Леонов. Он держал себя с достоинством, холодно всматриваясь в присутствующих, говорил неспешно, продуманно, «ровным, металлическим голосом, отчеканивая каждое слово»[57][70]. В своём последнем слове Гершуни выступил как лидер социалистов-революционеров. Объяснил, почему партия ведёт революционную борьбу, указал место террора в этой борьбе. Рассказал суду, как созданные правительством условия заставили его перейти от устройства школ сначала к повседневной нелегальной работе, а потом и к террору.
В прощальном письме товарищам Гершуни писал, что «исход дела для меня лично был ясен ещё до ареста»[71]. Судьям он заявил, что не просит снисхождения. Уничтожив его как личность, судьи помогут его делу: покажут репрессивную сущность царского режима и подтолкнут новых людей участвовать в революционной борьбе[j][5]. Кроме того, Гершуни понимал, что только смертный приговор сможет очистить его идеи и имя от клеветы, так как «характер предательства» его бывших товарищей даёт «богатую пищу для дискредитирования» всего террористического течения в будущем[72]:
Вопрос о степени влияния Гершуни на исполнителей терактов остаётся спорным. Однако большинство исследователей считают, что Гершуни не пытался уйти от ответственности за свою революционно-террористическую деятельность. Альтернативной точки зрения придерживается историк Р. А. Городницкий: ссылаясь на мемуары Мельникова, испытывавшего к Гершуни сильную личную неприязнь, он считает, что Гершуни всеми силами пытался избежать смертного приговора и сохранить свою жизнь[57]. С ним спорит историк М. И. Леонов, который отмечает, что материалы процесса не дают оснований сделать вывод, что Гершуни старался избежать смертного приговора[57]. Историк О. В. Будницкий пишет, что в своей революционной деятельности Гершуни не щадил своей жизни также, как и чужой[74]. Адвокат Н. П. Карабчевский, которого можно отнести к числу критиков Гершуни, также отмечал, что революционер принципиально отказался просить помилования[57]. Гершуни был приговорён к смертной казни через повешение. Несмотря на давление департамента полиции, отказался писать прошение о помиловании[75]. К приговору отнёсся спокойно, написал в прощальном письме: «Я считаю, что моя жизнь сложилась счастливо, и мне не в чем упрекать судьбу»[71]. Три недели провёл в ожидании исполнения приговора, предполагая, что перед смертью его будут пытать, чтобы получить информацию о Боевой организации. На этот случай припас и смог пронести в тюрьму смертельную дозу морфия[10][76]. На каторге (1904 — октябрь 1906)   Несмотря на то, что Гершуни отказался писать прошение о помиловании, в марте 1904 года царь заменил ему смертную казнь на пожизненное заключение[k]. Новость о помиловании воспринял негативно[77]. По приказу Плеве для Гершуни были созданы исключительно суровые условия пожизненного заключения: он содержался в одиночной камере, без права переписки, возможности писать, читать книги или заниматься физическим трудом[78]. Из Петропавловской крепости Гершуни перевезли в Шлиссельбургскую тюрьму, где отбывали вечную каторгу государственные преступники. В Шлиссельбурге был изолирован от остальных заключённых. Его поместили в самую тёмную, покрытую плесенью камеру старой тюрьмы, окна которой выходили на место казни и захоронения Балмашёва[79]. Был лишён необходимой медицинской помощи и из-за травмы, полученной при аресте, с трудом ходил[80]. Гершуни воспринимал условия своего пожизненного заключения как месть со стороны правительства и многодневную пытку[81]. Революционные события в стране способствовали смягчению тюремного режима Гершуни[82]. Осенью 1905 года он был переведён в новую тюрьму, где, спустя 2,5 года изоляции, смог снова общаться с людьми. Там познакомился со старыми народовольцами, духовным наследником которых себя считал. Гершуни относился к народовольцам, сидевшим в Шлиссельбурге по 18—20 лет, с благоговейным почитанием, и чувствовал себя «гостем у радушных и любящих родных»[83]. Дружил с членом Боевой организации Е. С. Созоновым (Авелем). Первая тюремная встреча с Созоновым, который 15 июля 1904 года убил Плеве, выжил при взрыве и не был казнён, вызвала у Гершуни сильную эмоциональную реакцию. Созонов вспоминал, что Гершуни обнимал его, целовал ему руки, называл его нежными именами «как самое… дорогое спасённое дитя»[39]. Гершуни смог расположить к себе тюремную администрацию и надзирателей[15]. Нарушая режим, они сообщали Гершуни новости о ходе революции в стране и приносили свежие газеты[84]. Революцию воспринял как победу своего дела, до которой ему посчастливилось дожить[85]. Чернов отмечал, что новости о политических свободах вызвали в Гершуни «взрыв небывалой, восторженной радости»[10]. В первую очередь потому, что политические свободы должны были способствовать прекращению насилия. Гершуни надеялся, что можно будет оставить револьверы и бомбы, не «брать в руки кровавый меч» и заниматься мирной созидательной работой[85]. Однако революционные выступления были подавлены правительством. Как пишет историк И. В. Турицын, узнав о кровавых событиях 1905 года, члены Боевой организации были изумлены, потрясены, «чувствовали себя придавленными необъятными размерами жертв»[61]. Гершуни рвался к борьбе и участию в управлении партией. Передал на волю письмо, которое было зачитано на первом съезде партии социалистов-революционеров 4 января 1906 года. В письме дал анализ революционных событий. Предположил, что в ближайшем будущем Россия продвинется дальше европейских стран по пути социального прогресса, минуя «период мещанского довольства» (капитализм). По его прогнозу, в XX веке Россия сыграет роль Франции XIX века: российская революция будет иметь сложнейшие благоприятные последствия «для всего мирового трудового народа». Положительно оценил превращение партии эсеров из конспиративно-элитарной в массовую (по данным историка К. Н. Морозова, в 1905 году в партии эсеров состояло уже 60—65 тысяч человек[19]). Посоветовал эсерам забыть личные обиды и объединиться с социал-демократами в одну Российскую Социалистическую партию, которая «при благоприятных условиях, если только вожди окажутся на высоте своей задачи… может занять в ближайшем будущем положение, которому позавидуют все европейские партии»[86]. По воспоминаниям В. М. Зензинова, письмо из Шлиссельбурга стало кульминацией съезда, зал слушал его стоя[87]. После Октябрьского манифеста и политической амнистии бессрочное заключение Гершуни заменили пятнадцатилетней каторгой[88]. 8 января 1906 года Шлиссельбургская тюрьма была упразднена, и Гершуни был переведён сначала в Пугачёвскую башню Бутырской тюрьмы, а оттуда в Акатуйскую каторжную тюрьму в Восточной Сибири, где содержался с другими осуждёнными эсерами на относительно мягком режиме. Жил в помещении тюремной библиотеки вместе с Петро Сидорчуком и Егором Созоновым. В Акатуе эсеры организовали обучение для малограмотных каторжан[89], Гершуни читал лекции по истории революционного движения, на которые «собиралась вся тюрьма», в том числе конвойные и тюремное начальство[90]. На каторге был самым авторитетным политическим заключённым. Созонов отмечал, что для эсеровских боевиков Гершуни был как «милый брат, друг и отец», они искренне любили его и называли «наша гордость»[91]. В своих воспоминаниях М. А. Спиридонова писала, что Гершуни слушались другие заключённые, а администрация тюрьмы «робела, держалась с ним, как с начальством, и подчинялась беспрекословно его гипнотизирующей воле»[92]. Последние годы (1906—1908) После перевода в Акатуй Гершуни начал готовить побег с каторги. Смог сбежать 13 октября 1906 года с третьей попытки, подготовленной при помощи невесты Созонова М. А. Прокофьевой и адвоката П. Н. Переверзева[90]. Гершуни вынесли из тюрьмы в бочке с капустой. Вдоль пути были организованы пункты, на которых для него меняли лошадей. Из Владивостока на японском судне он прибыл в Японию, а оттуда в США, где выступал на массовых митингах сторонников русской революции и собрал для партии сто восемьдесят тысяч долларов. К партийным деньгам Гершуни относился с «величайшей бережностью», на своё существование тратил только необходимый минимум[15]. Один из лидеров «Народной воли» В. Н. Фигнер, которую он привлёк в партию эсеров, отмечала, что Гершуни был аскетом, «не путался в лохмотьях материальных благ и был неподкупен для того, что можно назвать „лакомством“ жизни»[15]. В феврале 1907 года под псевдонимом Капустин участвовал во втором экстренном съезде партии в финском городе Таммерфорсе, был единогласно избран председателем съезда. Попытался вернуть революционный терроризм эсеров под контроль ЦК партии[93][94]. За время Первой русской революции эсеровский террор приобрёл массовый характер: теперь им занималась не только Боевая организация, но и рядовые эсеры на местах (по подсчетам Д. Б. Павлова, в 1905—1907 годах эсерами было осуществлено 233 теракта, М. И. Леонов приводит другую цифру — 200 терактов, причём только 5 из них были совершены непосредственно Боевой организацией[95]). В речи перед однопартийцами Гершуни признал временное поражение революции, предсказал разворачивание реакции под руководством П. А. Столыпина. Гершуни выразил уверенность, что самодержавие вскоре падёт, Николай II разделит участь Людовика XVI, после смены строя и завоевания политических свобод российский народ выберет социализм. При этом непосредственная революционная ситуация в стане, по мнению Гершуни, закончилась: «главный нерв ещё не задет, чего-то ещё не достаёт», чтобы народ совершил революцию, чувствуется «тупик, в который на время загнано движение». Большинство эсеров считали, что выйти из этого тупика можно с помощь усиления террора. Гершуни видел, что массовый террор эсеров не даёт нужных результатов и вредит репутации партии. Предложил использовать Вторую Думу как революционное орудие. Для этого, по его мнению, все оппозиционные фракции в Думе должны объединиться и создать единую оппозицию, которая будет работать против самодержавия и дворянства в интересах своих избирателей. Неминуемый разгон такого представительного органа вызовет возмущение в обществе и станет «исходным пунктом нового подъёма революционного движения». Предложил свернуть боевую деятельность, если получится бороться с властями парламентскими методами:
Как вспоминал Чернов, идеи Гершуни были не поняты частью делегатов, в зале раздавались фразы: «не тот стал Гершуни!»[10]. Тем не менее съезд поддержал Гершуни в вопросе думской тактики, а также принял предложенную им резолюцию о запрете экспроприаций имущества частных лиц[l][96]. Под влиянием Гершуни съезд утвердил манифест, в котором говорилось, что «только политическое бесправие народа вынуждало партию прибегать к террору и что она оставит террористическую борьбу, когда народу будет обеспечена возможность пользоваться основными правами гражданина»[97]. Гершуни был избран в ЦК партии. Вместе с Азефом должен был вновь руководить всей террористической деятельностью партии. Как пишет Е. Эрман, на этой работе сошлись «тигр революции (Гершуни) — и её шакал (Азеф)»[9]. В 1907 году Гершуни и Азеф восстанавливали центральную Боевую организацию и курировали работу Летучего боевого отряда Северной области, который перешёл под юрисдикцию ЦК[m][98].  В это время усилились слухи о провокаторстве Азефа. В 1903 году Гершуни просил эсеров в случае его ареста передать управление Боевой организацией Азефу, и теперь чувствовал себя ответственным за его действия. Чтобы сохранить репутацию партии, Гершуни хотел вместе с Азефом поехать в Россию и совершить покушение на Николая II, которое уже было в планах эсеров[10][99]. Гершуни предполагал, что в случае удачи «все слухи сами собой умрут», а в случае неудачи они оба должны будут погибнуть, их гибель восстановит честь партии и прекратит деморализацию в рядах революционеров[10]. Приступить к осуществлению этого плана Гершуни не смог из-за болезни — быстро прогрессирующей саркомы легких[99]. В ноябре 1907 года он лёг в швейцарский госпиталь[1], где умер 29 марта 1908 года. Похороны Гершуни в Париже превратились в интернациональную политическую демонстрацию с участием социалистических и рабочих организаций из России, Франции, США, Англии, Швеции, Германии, Италии и других стран[15]. Провождали Гершуни в последний путь десятки тысяч человек[13]. Похоронен на Монпарнасском кладбище в Париже рядом с могилой П. Л. Лаврова, которого считал своим учителем. Политические взглядыГершуни был социалистом. Считал, что в России необходимо добиваться установления социалистического строя, когда «всякому принадлежал продукт его труда, за необходимыми общественными вычетами, и чтобы были созданы такие условия, при которых меньшинство не могло бы захватить в свою пользу собственность большинства»[5]. Признавал, что Российская империя ещё далека от социализма. По его мнению, социализм не может быть построен путём декретов или каких-либо заговоров, а «только трудовой народ, когда он выйдет из состояния невежества и подавленности, может воплотить в жизнь её высшие цели свободы, равенства и справедливости»[5]. Считал самодержавие отжившей формой правления, которая не подходит стране, вошедшей в «круговорот капиталистического хозяйства и международной конкуренции». Из-за этого страна находится в состоянии «полной экономической разорённости»: крестьяне систематически голодают, в связи с голодом свирепствуют болезни, происходит истощение крестьянских хозяйств; рабочие из-за сверхэксплуатации капиталистами вынуждены влачить «самое жалкое, самое ничтожное существование»[5]. Российской империи необходимы срочные экономические и политические реформы. Без политических свобод дело неизбежно идёт «к гибели страны, при них также неизбежно погибнет абсолютизм»[5]. По мнению Гершуни, правящие классы Российской империи не выражают интересов народа. Они смотрят на рабочий народ, как на «немых статистов» или как на «падаль, на которую набрасываются с алчной жадностью… рвут на куски, заботясь только о том, чтобы как можно больше себе урвать, "научно" оправдывая свои действия тем, что самой природой предопределено, чтобы сотни миллионов прибывали в каторжном труде… для того, чтобы единицы избранных могли наслаждаться за счёт их трудов всеми благами жизни»[5]. Стоял на позициях интернационализма. Из-за еврейского происхождения Гершуни сталкивался с ограничениями и унижениями по национальному признаку, вызванными государственной политикой антисемитизма в Российской империи[1][9][100]. Однако Гершуни всегда подчёркивал, что борется не за права евреев, а за права всех угнетённых классов и групп:
Партия эсеров, по словам Гершуни, ставила своими задачами развитие классового самосознания трудового народа и руководство им в организованной борьбе за политическое и экономическое освобождение[5]. В отличие от социал-демократов, Гершуни рассматривал крестьянство, как неотъемлемую часть рабочего класса, считал, что необходимо вести революционную пропаганду в деревне. Подчёркивал, что именно предварительная работа эсеров в деревне подтолкнула крестьян к активному участию в Первой русской революции[86]. Был уверен, что после падения самодержавия и завоевания политических свобод партия эсеров станет самой популярной в стране[101]. Взгляды на революционный терроризмНесмотря на то, что Гершуни фактически положил начало эсеровскому терроризму, он выступал против террора как «самодовлеющего средства, уместного… во все времена и при всех обстоятельствах»[102]. По его мнению, революционный терроризм является средством самообороны общества от насилия со стороны отдельных представителей власти[35]. Политическое убийство уместно только в определённых обстоятельствах:
В соответствии с этим, политическое убийство не является только актом мести. Оно направлено не против личности конкретного государственного деятеля, а против исполняемой ею социальной функции[104]. Боевая организация придерживалась правила: с момента, когда чиновник уходил со своего поста в отставку и его уже не требовалось «обезвредить», Боевая организация не рассматривала его как цель[n][o][10]. Гершуни заявлял, что «мишень для террора указывает общественное мнение». Теракт служит гласным судом над врагами общества и должен быть открыто декларативен[104]. Когда теракт поражает человека, от которого пострадали тысячи людей, то он приковывает общественное внимание, заставляет людей задумываться над политическими вопросами и тем самым несёт агитационное значение[35]. Гершуни считал, что сами по себе теракты «не дают всего эффекта, если они не поддержаны массовым движением»[10]. Когда теракты поддерживаются демонстрациями, бунтами, волнениями, они дезорганизуют власть[35]. Партия должна согласовывать террористическую борьбу с остальными видами революционной борьбы, вести активную массовую работу, чтобы приводить в движение разнообразные общественные силы[35]. Эсеровский террор, по мнению Гершуни, должен также подрывать веру в правительственное всемогущество, привлекать к революционной борьбе колеблющихся, создавать психологическую опору для разгромленных революционных сил, подавать пример героического подвига, поднимать престиж партии в глазах общества[35]. Гершуни подчёркивал, что террор — это только один «из родов оружия» в революционной борьбе, техническое средство, уместное только в определённых обстоятельствах. Средство это «слишком сильное, слишком чреватое всякими последствиями», и с ним необходимо обходиться осторожно. Оно не может зависеть от индивидуальных решений отдельных лиц и должно полностью контролироваться партией[35]. Критика массового революционного терроризмаПосле начала Первой русской революции эсеровский террор принял массовый характер и уже не подчинялся тем правилам и ограничениям, которые установили Гершуни, Гоц, Чернов и другие лидеры партии. Как образно выразился историк Будницкий, в это время джинн терроризма отказывался слушаться своих хозяев, а террор производил на общество всё более отталкивающее впечатление[105]. Гершуни критиковал деградацию революционного терроризма. Негативно относился к аграрному и фабричному террору, выступал против «мелких убийств городовых, стражников, казаков», которые распространились во время революции[10]. Считал массовый террор вредным для репутации эсеров, предупреждал, что он может погубить партию. Призывал однопартийцев оставить чувство мести и подчиняться только холодному политическому расчёту[106]:
Гершуни выступал резко против экспроприаций, считая, что они покрывают революцию «налётом грязи и мерзости», деморализуют революционеров, отталкивают от партии сочувствующих и не выгодны «с чисто материальной стороны». После ограбления Московского общества взаимного кредита эсерами-максималистами Гершуни предлагал найти 800 тысяч рублей и вернуть их владельцам с извинениями от лица ЦК партии эсеров. Заявлял, что социально-революционная партия погибнет, если будет пользоваться «силой денег, приобретённых не всегда честным путём»[107]. Нравственное оправдание революционного терроризмаДля Гершуни имели большое значение вопросы нравственного оправдания революционного терроризма. Гершуни и Чернов писали, что у эсеров есть свои представления о нравственности политических убийств[35]:
Революционный терроризм — это вынужденный ответ на насилие со стороны государства, утверждал Гершуни. Русское общество пробовало протестовать мирно, но правительство не слушало общество и на мирные протесты отвечало репрессиями: отправляло участников студенческих волнений в армию; избивало демонстрантов нагайками; высылало интеллигентов за письменные протесты против насилий. В своей речи на суде Гершуни указывал, что всё общество протестовало против «временных правил» об отправке студентов в солдаты, но только выстрел Карповича «сделал то, чего не могли сделать мирные заявления различных общественных слоёв. Вместе с Боголеповым были убиты и временные правила»[5]. Он подчёркивал, что партия эсеров только под давлением «нестерпимых правительственных насилий над трудовым народом и интеллигенцией нашла себя вынужденной на насилие ответить насилием»[108].
Другим аргументом нравственного оправдания революционного терроризма для Гершуни было самопожертвование революционера-террориста. В листовке, посвящённой покушению Балмашёва, Гершуни писал, что этот акт докажет, что люди «готовые жизнью своей пожертвовать за благо народа, сумеют достать врагов этого народа для совершения над ними правого суда»[109]. При Гершуни был создан миф о бескорыстной жертвенности революционера-террориста, который разрушился уже после его смерти с разоблачением провокаторской деятельности Азефа[104]. Литературная деятельность Гершуни активно занимался литературной и публицистической деятельностью. Писал статьи в партийную прессу, листовки от имени Боевой организации, агитационные материалы, речи. Выступал редактором программных текстов (например, брошюры «Свобода»[11], статьи «Террористический элемент в нашей программе»[35]). В 1902 году опубликовал поэму в прозе «Разрушенный мол»[110], посвящённую разрушению самодержавия. Поэма по стилю и содержанию напоминала такие романтические произведения Максима Горького, как «Песня о Соколе» и «Песня о Буревестнике». Сходство было настолько сильным, что некоторые заграничные издатели приписывали эту поэму именно Горькому[10]. Главный публицист эсеров Чернов отмечал, что Гершуни была свойственна юношески-романтическая приподнятость стиля[10]. Историк О. В. Будницкий пишет, что за чрезмерно «высоким» стилем Гершуни стоит «определённое видение мира и готовность этот мир изменить, если и не при помощи меча, то при помощи револьвера и динамита»[74]. В. Н. Фигнер считала такой стиль письменной и устной речи естественным выражением личности Гершуни: «От товарищей по революционной работе я слыхала о Гершуни отзывы, что он романтик, и это, мне кажется, правда», — писала она[15]. «Из недавнего прошлого» В 1907 году Гершуни написал воспоминания «Из недавнего прошлого»[111], охватившие период его жизни с ареста до отправки на Акатуйскую каторгу (13 мая 1903 года — январь 1906 года). Книга была задумана не как автобиография, а как своеобразный «учебник» для молодых революционеров, попавших в руки правительства[112]. Такой финал, по мнению Гершуни, является для революционера «неизбежным добавлением, завершающим всю деятельность». В книге автор на своём опыте показывает, какими технологиями пользуются представители власти, чтобы «сломить стойкость и мужество революционера», рассказывает, как этому можно противостоять, найти «в себе силы всё это пережить и из всех испытаний выйти с честью»[112]. Для реализации замысла Гершуни не просто описывает этапы биографии (арест, следствие, суд, ожидание казни, помилование, ужесточение режима, этапирование в Шлиссельбург, смягчение режима, отъезд из Шлиссельбурга), но и подробно разбирает свои мысли и чувства на каждом этапе. В тексте сочетаются бытовые подробности жизни в тюрьме с анализом политической ситуации в стране, натурализм и реализм с революционным пафосом. Показаны различия в мировоззрении представителей власти и революционеров. Зачастую Гершуни сопровождает драматические эпизоды юмором и еврейским фольклором. В воспоминаниях фигурируют министр внутренних дел В. К. Плеве, прокурор М. И. Трусевич, начальник Киевского охранного отделения А. И. Спиридович, глава особого отдела департамента полиции Н. А. Макаров, адвокаты Н. П. Карабчевский и А. В. Бобрищев-Пушкин, революционеры П. В. Карпович, Е. С. Созонов, Г. А. Лопатин и другие. Текст содержит данные о непубличных казнях революционеров, полученные Гершуни от свидетелей-жандармов. В последнюю ночь своего караула шлиссельбургские жандармы рассказали эсерам неизвестные подробности казней их товарищей С. В. Балмашёва (3 (16) мая 1902 года), И. П. Каляева (10 мая (23 мая) 1905 года), Х. Гершковича (20 августа (2 сентября) 1905 года). По словам жандармов, после приговора в феврале 1904 года для Гершуни тоже было приказано поставить виселицу. Когда казнь неожиданно отменили, виселица простояла пустой ещё несколько месяцев, пока её не разобрали[113]. ОценкиСовременниковВ воспоминаниях современников преобладают положительные оценки личности Гершуни. В. Н. Фигнер объясняла, почему Гершуни пользовался огромным авторитетом у революционеров:
Гершуни при жизни получил международную известность[15], а в партии эсеров имел статус легендарного героя[9]. Выше себя его ставили другие эсеровские лидеры. Чернов считал, что Гершуни «человек необыкновенной революционной интуиции» и «возможно, величайший революционер на свете»[114]. Народник и эсер Ф. В. Волховский называл Гершуни «силой и славой» партии и отмечал такую его внешнюю особенность, как взгляд стальных глаз, который проникал прямо в душу[115]. С глубоким уважением к нему относились такие известные члены Боевой организации, как Б. В. Савинков[47] и В. М. Зензинов[116]. Зензинов писал, что Гершуни выбирал только героические удары в лицо врагу, а деятельность Боевой организации несла печать его романтического идеализма: «Он делил весь риск и ответственность с непосредственными исполнителями террористических покушений… печать его морального благородства и чистоты чувствовалась на всех этих страшных и трагических выступлениях»[117]. Друг Гершуни Е. С. Созонов писал, что Гершуни казался ему «почти воплощением того, чем человек должен быть — и будет через сотни лет»[118]. По словам Созонова, Гершуни был примером моральной чистоты, он был щедр на любовь к людям и нежен с ними «совсем как женщина»[119]. «Он был зеркалом, в которое я гляделся, чтобы проверить себя», — писал Созонов[q][39]. Отдавал должное его деятельности народоволец М. Ф. Фроленко, который отмечал, что Гершуни — фанатик революционной идеи, похожий на Иисуса по своим душевным качествам. «Как практик, он, вероятно, был плох, но как проповедник — неотразим», — писал Фроленко[15]. Старые народовольцы, а потом и эсеры М. Р. Гоц и В. Н. Фигнер считали Гершуни романтиком в революционной деятельности.  Подробное описание деловых и личностных качеств Гершуни, а также возможных причин его сильного влияния на людей в своих воспоминаниях дала руководитель партии левых эсеров М. А. Спиридонова[90]. По словам Спиридоновой, Гершуни был «внешне ничего особенного не представляющий из себя человек», но в нём сразу виделось «присутствие очень большой силы». Он обладал необъятной и заразительной энергией, умел хорошо планировать и организовывать дело, в совершенстве владел устной и письменной речью. «В понимании происходящего он поражал умением быстро ориентироваться», и эта способность «в соединении с сознательным упрощением себя… давала ему его блеск», писала Спиридонова. По её наблюдениям, Гершуни был человеком нервным и впечатлительным, но умел хорошо контролировать свои эмоции и сохранял спокойствие даже в самых напряжённых ситуациях. «Спокойствие изменяло ему, если он встречался с несправедливостью и с людской злобой», писала Спиридонова, в таких ситуациях Гершуни реагировал сурово и резко. Также она отмечала его жизнелюбие и чувство юмора. В отношениях с людьми он проявлял много доброты, терпения и любви, «был большим ловцом и господином людей». Спиридонова подчёркивала, что «господство его не было тираническим… он сам имел господина над собой и служил ему верно и преданно и всех, кто входил в круг его влияния, вёл вместе с собой на служение своей идее». Однако всё это было только «культурным обличьем» Гершуни, под которым скрывалось его истинное лицо — человека «не современного», а будто принесённого из библейских времён и воплощающего в себе саму «живую жизнь»:
Представители власти (С. В. Зубатов, А. И. Спиридович) видели в Гершуни опасного и сильного противника[117]. Жандармские чиновники отмечали, что Гершуни «обаятельно воздействует на всякого», в том числе и на представителей власти, и «улизнёт непременно», если его не казнить[121]. Защитник Гершуни Н. П. Карабчевский в своих воспоминаниях осуждал его за организацию многочисленных терактов и вербовку в Боевую организацию идеалистически настроенной молодёжи, которую он посылал на смерть[121]. «Суровое, беспощадно-безразличное отношение к чужой жизни шло у него, несомненно, параллельно с таким же отношением и к своей собственной», — писал адвокат Гершуни[57]. Карабчевский подчёркивал, что Гершуни внёс очень большой личный вклад в революционное движение.
Адвокат А. В. Бобрищева-Пушкин писал, что Гершуни «человек очень осторожный, умный, холодный, умеющий скрываться в тени». Крайне негативную оценку Гершуни дал М. М. Мельников, который писал, что Гершуни «ловкий прагматик-делец… очень хитрый, беззастенчивый в выборе средств», человек самолюбивый, двуличный, склонный к саморекламе и стесняющийся своего еврейства[123]. Особое отношение к Гершуни было у Е. Ф. Азефа, который хоть и рассказывал о деятельности Гершуни полиции, но так и не раскрыл жандармам его точного местонахождения[21]. Азеф писал жене о Гершуни: «Этот человек гораздо выше меня». Как указывает историк Р. А. Городницкий, это была единственная подобная оценка, которую Азеф давал кому-либо[124]. Лидер большевиков В. И. Ленин, известный своей критикой эсеров, назвал Гершуни человеком, который «своей преданностью революционной организации заслужил себе глубокое уважение»[125]. Историков Историки признают, что существует дефицит исследований, посвящённых такой «противоречивой, харизматичной и отчасти загадочной личности», как Гершуни[9]. Сложность изучения биографии Гершуни объясняется тем, что его деятельность во многом носила конспиративный характер, а его личность была мифологизирована эсерами[57]. В исторических исследованиях встречаются такие оценки Гершуни, как «террорист-романтик», «аскетичный фанатик», «нелюдь»[9], «тонкий психолог»[126]. Историки М. И. Леонов, О. В. Будницкий и Р. А. Городницкий осуждают Гершуни за инициирование эсеровского террора и критикуют за те средства, которыми он добивался своих целей. Леонов называет Гершуни «тигром революции» и личностью выдающейся, и указывает, что его жизненный путь «в общих чертах отражал тенденцию возникновения революционных организаций в России конца XIX — начала XX вв. с их эксплицитно выраженными устремлениями к крайним насильственным методам вплоть до терроризма»[1]. Личность Гершуни рассматривается историками в контексте дискуссии о том, могли ли эсеры сохранить власть в стране в 1917 году (партия была самой массовой в России и насчитывала миллион человек; эсеры выиграли выборы в Учредительное собрание[114]). Американский историк О. Радке считает, что Гершуни, будь он жив в 1917 году, сумел бы повести за собой партию и противостоять Ленину[114]. С ним не согласен российский историк К. Н. Морозов, который пишет, что демократическая альтернатива эсеров была не реализована в силу комплекса объективных и субъективных причин[114]. Сочинения
В кинематографе
ПримечанияКомментарии
Источники
Литература
Ссылки
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Portal di Ensiklopedia Dunia
