Парабола (литература)Пара́бола (от др.-греч. παραβολή «сравнение, сопоставление, подобие, приближение»):
Понятие параболы в русскоязычном литературоведенииПарабола — неоднозначный для русского литературоведения термин, поскольку является переводным и часто заменяется термином «притча». Но есть и принципиальные различия, понять которые можно, рассмотрев несколько важнейших источников и проанализировав их различия. Парабола — термин, обозначающий близкую к притче жанровую разновидность в драме и прозе XX века. С точки зрения внутренней структуры парабола — иносказательный образ, тяготеющий к символу, многозначному иносказанию (в отличие от однозначности аллегории и однонаправленного второго плана притчи); иногда параболу называют «символической притчей». Однако, приближаясь к символическому, иносказательному, план параболы не подавляет предметного, ситуативного, а остается изоморфным ему, взаимосоотнесенным с ним. Незавершенная многоплановость, содержательная ёмкость параболы привлекают писателей разных стран: Кафка («Процесс»), Гессе («Игра в бисер»), Сартр («Дьявол и Господь Бог»), Хемингуэй («Старик и море»), Маркес («Сто лет одиночества»), Кобо Абэ («Женщина в песках»). Близость к жанру параболы отмечалась советскими критиками в произведениях В. Быкова, Ч. Айтматова. Содержательно-структурные признаки параболы обнаруживаются и в других видах искусства: фильм «Седьмая печать» И. Бергмана, картина «Герника» П. Пикассо. Это позволяет отнести параболу к некоторым общим принципам художественной образности (наряду с аллегорией, символом, гротеском)[2]. В отличие от притчи, парабола не подавляет предметной, ситуативной основы произведения. Если в евангельской, например, притче главное — это иносказательный план, объяснение простой по сути фабулы с точки зрения христианской морали, то в параболе оба плана равно важны. Это во многом и определяет характер жанра параболы в XX веке. Таким образом, мы видим несколько главных характеристик, которые обнаруживает парабола:
В русском языке существует дополнительный термин «притча», который в литературоведении употребляют с целью охарактеризовать вполне определённый жанровый тип. Следуя логике определения притчи в словаре литертуроведческих терминов[3] , мы видим, что к XX веку понятие притчи от аллегорической трактовки распространяется на более сложный, многоплановый тип сравнения, подтекста. Что касается разницы употребления слов «притча» и «парабола», это скорее вопрос не столько семантики, сколько этимологии. В европейские языки слово «парабола» (parable, parabel, parabola и т. д.) перешло из греческого языка. Скорее всего, форма «парабола» стала употребляться только в петровское (конец XVII—XVIII век) время,[источник не указан 68 дней] когда западноевропейская культура стала проникать во все сферы русской культуры, в том числе и в язык. А «притча», как обозначение рассказа, истории, случая, слово исконное для русского и ряда других славянских языков. Употребление обоих терминов кажется корректным для современного литературоведения, поскольку не противоречит традиции.[источник не указан 68 дней] Парабола в западноевропейском литературоведенииОзнакомиться с западноевропейской трактовкой этого термина можно воспользовавшись любым европейским академическим литературоведческим словарем. Например, достаточно обширную статью можно найти в «Reallexikon der deutschen Literaturwissenshaft»[4]. В ней также выделяются несколько основных значений этого слова:
Также интересующимся этим вопросом имеет смысл ознакомиться со статьями в ряде авторитетных англоязычных литературоведческих словарей, таких как «Словарь мировых литературных терминов»[5], «Словарь литературных терминов» Гарри Шоу[6], А. Ф. Скотт «Современные литературные термины»[7], «Краткий оксфордских словарь литературных терминов» Криса Балдика[8], «Словарь литературных и тематических терминов» Эдварда Квина[9]. Все эти определения отражают уже обозначенные выше грани этого понятия. Опять же, почти везде мы видим соотнесение с аллегорией и басней, что ещё раз говорит об общем источнике понятия. Во всех словарных статьях основные примеры параболы — евангельские. История использования терминаИсследователи одним из первых источников называют Аристотеля. Стоики говорят о параболе в учении о тропах. В латинских риториках существует синонимичное по значению слово similitudo или collatio. Вплоть до поздней античности эти термины используются вместе с греческим вариантом[10]. В Ветхом завете и его толкованиях появляется синонимичное еврейское слово «маша́ль» (מָשָׁל). В раввинистической литературе термином «машаль» обозначались такие жанры, как притча и басня.[11] На этих ранних этапах функционирования слово «парабола» может выступать в значении аллегории, у различных авторов — сливаться с терминами «имаго», «икон», «фигура», то есть пока не имеет четкого определения и большого веса. При переводе Ветхого Завета на греческий, сделанном в Александрии в III—II веках до Р.Х слово «парабола» с успехом заменило еврейское «машаль», при этом еврейско-эллинское, дохристианское значение этого слова охватывает и разного рода сравнения, и басни, и собственно параболы, и аллегории, и даже пословицы, загадки, эпиграммы и т. п. Заметим, что именно этот перевод стал использоваться христианской Церковью с самого начала её существования как один из основных текстов ветхозаветного Священного Писания. Именно к нему прибегали в своих богословских сочинениях отцы и учители Церкви. Именно с него был сделан перевод текста Ветхого Завета на славянский язык, что на тысячу лет связало с ним судьбу Славянской Библии, приобретя, таким образом, кроме богословского, ещё и литургическое значение для Русской Церкви. В Лютеровском переводе Библии мы видим термин «Gleichnis», которым обозначаются евангельские притчи. В поэзии барокко параболические, по сути, жанры также не выступают под термином «парабола», а возводятся именно к «Gleichnis». Только просветители и романтики (Гёте, Лессинг, Гердер, Шлегель и др.) обращаются к параболе как к самостоятельному литературному жанру. В связи с модой на восток, наивную поэзию экзотических стран, парабола в поэзии связывается с раскрытием как религиозной, так и профанной мудрости (например, Гёте — «Книга парабол» в «Западно-восточном диване», 1819), и обретает определенную популярность. Появляется ряд переводов и подражаний более ранним образцам. Шлегель же видит в параболе одну из лучших форм раскрытия философских идей. И лишь в XX веке слово «парабола» актуализируется, по больше части, благодаря творчеству Франца Кафки и Бертольта Брехта, и уже накрепко связывается с произведениями не только малой, но и крупной формы — романа и драмы[12]. Парабола в XX—XXI векеИменно в XX веке появляются такие термины, как роман-притча, роман-парабола[13]. Черты параболического повествования в той или иной мере присущи многим сколь-нибудь значительным произведениям мировой литературы. Наличие символа, некоего второго плана, определяющего смысл и задачи книги, присваивает ей черты параболы. В зарубежной литературе XX века авторами, критиками и искусствоведами к произведениям такого характера принято относить, например, роман-притчу Т. Уайлдера «Мост короля Людовика Святого» (1927), философские аллегорические романы и повести-притчи П. Лагерквиста, например, «Палач» (1933), У. Голдинга «Повелитель мух» (1954) и др., И. Кальвино «Раздвоенный виконт» (1952), «Барон на дереве» (1957) и др., «Старик и море» Э. Хемингуэя (1952) — реалистическую повесть с «притчевым» подтекстом, романы «Притча» У. Фолкнера (1954), «Homo Faber» (1957), «Назову себя Гантенбайн» (1964) Макса Фриша, многие пьесы Б. Брехта, в частности «Добрый человек из Сычуани» и «Карьера Артуро Уи»[14], различные утопии и антиутопии, например, «1984» (1949) и «Скотный двор» (1945) Дж. Оруэлла, «Ценой потери» (1961) Г. Грина. Также можно вспомнить и философский роман Станислава Лема «Солярис» (1961), «Кентавра» Дж. Апдайка, антифашистский, с христианскими аллюзиями роман Ф. Шанты «Пятая печать», «средневековые» повести Е. Анджеевского «Тьма покрывает землю» и «Врата рая» и т. д. В русскоязычной литературе притчеобразной поэтикой, ориентированной на изначальные, архетипические образы природы и человека, обладает, например, проза А. Платонова («Котлован», «Река Потудань», 1937). Возродилась эта тенденция только в 1970 годы в повестях В. Быкова и Ч. Айтматова. Продолжать этот ряд можно бесконечно. Но даже этот небольшой список показывает, насколько важны в литературе XX века иносказательные, обобщенные формы и «вечные», универсальные темы и образы. Примечания
Литература
Ссылки
|