|
Форель разбивает лёд«Форель разбивает лёд» — одиннадцатая и последняя книга стихов Михаила Кузмина. Включает в себя стихотворения 1925—1928 годов. Обозначает новое направление в его творчестве, связанное с отказом от социальных и литературных традиций и табу в пользу сцепления образов по принципу вольной ассоциации (т.е. движение в направлении, близком к сюрреализму)[1]. Художественные принципыЕщё в предисловии к пьесе «Прогулки Гуля» (1924) Кузмин заявил о переходе к построению больших произведений на чисто ассоциативных принципах: вниманию читателя предлагался «ряд сцен и лирических отрывков, не объединённых условиями времени и пространства, а связанных лишь ассоциацией положений и слов»[2]. Предпринимались попытки уподобить логику подсознательной ассоциации, на которую отныне опирался Кузмин, технике киномонтажа[3]. Более вероятно, что своеобразие и самоценность сновидческой логики были осознаны Кузминым после знакомства с трудом З. Фрейда о толковании сновидений, а это произошло незадолго до начала работы над первым циклом[4]. В литературоведении отмечается широкий диапазон источников, откуда автор черпает свои мотивы и образы. Во многих текстах переслоены и зашифрованы отсылки к художественным произведениям (включая кинофильмы), к событиям личной жизни Кузмина и его гомосексуальным увлечениям (как настоящим, так и давно минувшим), а также текущим событиям городской жизни, волновавшим круг знакомых автора[5]. В каком направлении развивались художественные искания Кузмина после создания стихотворений сборника — остаётся неизвестным, поскольку почти всё его последующее стихотворное наследие утрачено. СтруктураКнига состоит из шести частей:
Существуют разные взгляды на жанровую природу сборника — представляют ли собой его части лирические поэмы или сюжетные циклы. Подобие сквозного сюжета, свойственное поэмам, чётко прослеживается только в заключительной части сборника. Связь стихотворений в циклы зачастую основана на внешних признаках, каковы двенадцать ударов часов в новогоднюю ночь в первом из циклов, панорама во втором, семь створок веера[6] в третьем, дни недели (и соответствующие им планеты) — в четвёртом, канва псевдоевангелия — в последнем. Цикл «Форель разбивает лёд»Наиболее высокие оценки литературной критики получил первый цикл стихотворений, давший название всему сборнику. Он состоит из двух предисловий, двенадцати различных по метрике сюжетных эпизодов — «ударов»[7] и заключения. Отдельные эпизоды связывают как общие герои, так и пульсирующий любовный сюжет, который вольно переносится автором «из современности в мир мифологизированной кинематографичности, балладного мистицизма, а более всего — воспоминаний из собственного прошлого»[4]. Непосредственный импульс к созданию цикла дало знакомство Кузмина с оккультным романом «Ангел западного окна» за авторством австрийца Густава Мейринка, уже известного ему в качестве автора бестселлера «Голем» (1915). Новая книга привлекла его внимание в книжной лавке, как только поступила в продажу: «С вожделением смотрю каждый день на книжку Meyrink’a, боясь, не пропадёт ли она. Теперь прочел её название: Der Engel vom westlichen Fenster»[4]. Кузмин приступил к созданию цикла 19 июля 1927 года, через 6 дней после получения в подарок книги Мейринка, и работал над ним до 26 июля. В письме к Ольге Арбениной он сообщает[4]:
Впрочем, заверения автора об отсутствии у стихов биографической составляющей мало кого ввели в заблуждение. Поэтесса Анна Радлова не только приняла на свой счёт описание красавицы «как полотно Брюллова», но и пустилась, по словам Кузмина, «распределять роли этой выдуманной истории между знакомыми»[4]. Посвящение печатной версии всего цикла Радловой стало ответом на её просьбу. Сам Кузмин поначалу не был циклом вполне доволен и, по-видимому, не считал его завершённым. Так, через месяц после завершения работы он пишет: «Отрывки из „Форели“ мне самому кажутся чужими и привлекают каким-то давно потерянным голосом, страстным, серьёзным и мужественным. Будто после крушенья какого-то очень значительного романа, о котором вспомнишь, и сердце обольётся кровью»[4]. Источники ключевых образовКак и при создании цикла «Новый Гуль», Кузмина продолжала вдохновлять свежая, незапылённая образность немецкого киноэкспрессионизма. Ещё в стихотворении «Ко мне скорее, Теодор и Конрад!» из предыдущей книги он пытался отрефлексировать впечатления от неоднократного просмотра в феврале 1923 года фильма «Кабинет доктора Калигари»: Дневниковая запись Кузмина о «Кабинете доктора Калигари»
Многие образы, заявленные в стихотворении про Теодора и Конрада (под которыми подразумевались Гофман и Фейдт), получили дальнейшее развитие в цикле стихотворений 1928 года. Во «Втором ударе» (высшая точка цикла) воссоздана тревожная атмосфера другого нашумевшего в то время немецкого фильма — «Носферату. Симфония ужаса» Ф. В. Мурнау[8]. В ночь на 4 августа 1926 г. Кузмину приснился полный гофмановской образности сон, где ему явился утонувший на его глазах в 1912 г. художник Сапунов («художник утонувший топочет каблучком»), застрелившийся в 1913 г. любовник Князев («гусарский мальчик с простреленным виском») и другие знакомые покойники. Загробный мир при этом представал как другая страна, где ждут вестей из мира реального (от недавно умерших) и жадно их обсуждают. Эта идея сообщения живых с умершими проросла в цикл стихов (с дальнейшим развитием в ахматовской «Поэме без героя»). Сон от 4 августа
Пропущенная через весь цикл фраза «Зелёный край за паром голубым» — очевидная вариация слов Тристана из первого акта оперы Рихарда Вагнера («Там, где зелёные луга предстают взору еще голубыми»). В одной из строк эта фраза упоминается после слов «Исландия, Гренландия и Тулэ». Постепенно «зелёный край» материализуется в шотландский город Гринок (green по-английски — «зелёный»). Для Кузмина исключительное значение имел цвет глаз своих возлюбленных, в связи с этим Л. К. Долгополов связывает лейтмотив зелёного цвета («Так вот она, — зелёная страна!», «Там светит всем зелёный свет», «Зелёный блеск очей», «И в твоем зелёном взоре по две розы на стебле» и т. д.) с цветом глаз покойного Вс. Князева[9]. Вместе с тем упоминание «северной луны» и Гренландии (буквально: «зелёная страна») тут также неслучайно — в романе Мейринка это абстрактное обозначение потустороннего мира[10], доступ к которому открывают «или трансмутация, или медиумическое, сомнамбулическое сознание»[4]. Герой романа (Джон Ди) постоянно задаёт себе вопрос:
Другая героиня романа «с помощью неких парапсихических сил» переносится в эту альтернативную реальность: «Я называю это Зеленой землей. Иногда я бываю там. Эта земля как будто под водой, и мое дыхание останавливается… Глубоко под водой, в море, и все вокруг утоплено в зеленой мгле…»[11] Таким образом, зелёной пеленой подёрнут подводный мир утопленников, к которому принадлежат и Сапунов, и утонувшая в Неве балерина Лидия Иванова, чей отец (словно угадывая его запрос) преподнёс Кузмину роман Мейринка[12]. Баллада («Шестой удар») содержит очевидные переклички со «Сказанием о старом мореходе» Кольриджа[13] и «Летучим голландцем» Вагнера[14]. Вместе с тем герой баллады Грин носит ту же фамилию, что и предводитель бандитов в романе Мейринка. Оба этих персонажа[15] во время своих странствий отверглись Христа[16]. Чтобы порвать связи с христианским миром, Бартлет Грин у Мейринка проходит через кошмарный ритуал: его здоровый глаз в результате слепнет, ослепший глаз — прозревает, он начинает видеть иное пространство и время где-то на севере[4]. Любовь (в том числе и плотская) в цикле Кузмина понимается как трансмутация двух душ в одно целое — что у Мейринка уподобляется соединению химических веществ в колбе алхимика[17]. Публикация и значениеКнига была издана в феврале 1929 года «Издательством писателей в Ленинграде». Биографы Кузмина характеризуют появление этого издания как чудо: в конце 1920-х гг. стихи Кузмина практически не публиковались на основании их предполагаемой невостребованности строителями коммунизма[4]. «…Какая безнадёжность, какое умирание! — писал о новых вещах Кузмина один из основателей Советского государства. — Сегодняшнему, пооктябрьскому человеку совершенно не нужно, как стеклярус солдату на походе» (Л. Троцкий, «Литература и революция»). Несмотря на отсутствие печатных рецензий, книга, «разбившая лёд» советской цензуры, была, по воспоминаниям современников, мгновенно раскуплена и прочитана. Эмигрантские критики во главе с Г. Адамовичем сочли новые стихи Кузмина плодом дряхлеющего сознания, не заслуживающим особого внимания[18][19]. Частные отзывы, которые получал Кузмин, были в основном положительными. Так, Вс. Рождественский писал, что «книга очень неровная, часто мило-вздорная, но в общем пленительная, сверкающая; её невозможно читать без досады и радости»[19]. Лидия Чуковская приводит позднейший отзыв Ахматовой о том, что книга — при всей своей «непристойности» в изображении близости двух мужчин — стала для читателей в Советской России окном в неизвестный им мир немецкого экспрессионизма[20]. По образному сравнению А. Кушнера, книга Кузмина настолько богата новыми художественными идеями, что напоминает «весеннюю ветвь, усыпанную почками, из которых вот-вот брызнут зеленые листочки»[21]. Годы спустя Ахматова полемически обратилась к строфике, предложенной Кузминым во «втором ударе», в своей «Поэме без героя» (где Кузмин выступает как одно из не названных прямо по имени действующих лиц)[22]. Белые пятистопники «Форели» также были использованы О. Чухонцевым в стихотворении «Двойник» (1973). В современном литературоведении цикл «Форель разбивает лёд» рассматривается как вершинное поэтическое свершение Кузмина[23] (наряду с ранним стихотворным циклом «Александрийские песни»)[4] и как вершина русской гомоэротической поэзии[24]. Расставляя в 1931 г. оценки своим книгам, Кузмин удостоил высшего балла только «Сети» и «Форель»[19]. Примечания
Литература
Ссылки
|
||||||||||
