Стрессоустойчивость (политология и международные отношения)

Стрессоустойчивость — это междисциплинарное понятие, активно используемое в современных исследованиях политических процессов и международных отношений[1][2], а также популярная категория в современных дискурсах управления на глобальном, национальном и локальном уровнях[1]. Стрессоустойчивость в том смысле, в котором эта категория как имманентная характеристика социальных систем используется в политологических исследованиях, восходит к теории Кроуфорда Холлинга[англ.][3], который определил её как меру стойкости систем и их способность поглощать изменения и колебания, сохраняя при этом прежние отношения между популяциями или переменными состояниями[4]. Получивший развитие в XX в. в рамках социологии взгляд на общество как систему (см. Социальная система), которая благодаря своему динамизму и сложности сопоставима с экосистемой, позволил категории "стрессоустойчивость" постепенно закрепиться в качестве аналитической категории в исследованиях политических и международной систем. При этом содержательно стрессоустойчивость стала обозначать способность государств и обществ сохраняться и реформироваться, восстанавливаясь после внешних и внутренних кризисов[3]. Кроме того, стрессоустойчивость стала важной категорией в дискурсах управления международных акторов, будучи, например, центральным элементом внешнеполитической доктрины Евросоюза с 2016 г. (см. Глобальная стратегия Европейского союза[фр.])[5].

Основные теоретические аспекты

Стрессоустойчивость как академическая категория была введена в научный оборот в 1973 г. канадским ученым К. Холлингом[англ.] и на первоначальном этапе развивалась в рамках исследования экологии[6]. Термин создавался с целью объяснить способность природных экосистем восстанавливаться после кризисов (например, лес после пожара). Стрессоустойчивость включала в себя адаптивную динамическую компоненту и оказалась противопоставлена понятию стабильности – возвращению к прежнему состоянию системы. Позже Холлинг и его соавторы начали оперировать понятием стрессоустойчивости социо-экологических систем: отныне человек и общество мыслились как часть природы в некоем едином комплексе в рамках больших циклов развития[7]. В 1980-е гг. Ф. Хайек изучал сложность реакций рыночных механизмов и системных взаимосвязей, что способствовало и развитию концепций стрессоустойчивости, и их распространению в экономической науке. Активно использовалась концепция стрессоустойчивости и в психологии. Все это создало на рубеже веков предпосылки для переноса термина в целый ряд общественных наук: от городского планирования до политической науки и международных отношений.

Внутри политологии и теории международных отношений стрессоустойчивость понимается в качестве имманентного свойства любой работающей системы: если последняя вообще продолжает существовать, следовательно, обладает подобным ресурсом. При таком взгляде невозможно представлять некий вызов как внешний, скорее, речь идет о разных уровнях одной мировой системы. С. Уолкейт и его соавторы обращают внимание на несколько уровней функционирования стрессоустойчивости: глобальный, региональный, национальный, институциональный, коммунальный, семейный и, наконец, индивидуальный[8]. Примечательно, что разные уровни могут в определенных условиях противоречить друг другу.

Отдельного внимания заслуживает соотношение стрессоустойчивости и этики, то есть вопроса о добре и зле, должном и ненадлежащем. Некоторые авторы говорят о неразрывности самого понятия стрессоустойчивости с этикой, ведь адаптивность общества перед лицом потрясений неминуемо требует политических решений, а сам этот ресурс обладает положительными коннотациями в массовом сознании[9]. Однако большинство ученых сходится во мнении, что стрессоустойчивость является описательной, аналитической категорией абсолютно любого общества и не может быть «хорошей» или «плохой» сама по себе[10]. В отдельных случаях низовая коррупция, бедность или деградация окружающей среды оказываются стрессоустойчивым ответом системы на вызов[11].

Наконец, значительная доля корпуса исследований стрессоустойчивости сосредоточена в области ее изучения как неолиберальной техники управления. Подобный взгляд связан с разработкой наследия М. Фуко и его центральной категорией «правительственности» – управления «вещами»: не просто территорией, а людьми в их взаимоотношениях с территорией, ресурсами, обычаями, образом действия, а также, что особо важно для исследований стрессоустойчивости, людьми «в их взаимосвязи с такими «вещами», как возможные происшествия и несчастья, такие как голод, эпидемии, смерти»[12]. Понятие стрессоустойчивости удачно вписывается в неолиберальную логику разделения людей на автономных рыночных субъектов, индивидуально ответственных за свое благополучие и безопасность. В связи с этим логично, что стрессоустойчивость включена в концепции управления только западными странами. В то же время, например, Е. Павлова, Н. Гудалов и Г. Коцур показали, как ресурсы стрессоустойчивости были задействованы в ходе биополитического управления в России, чей политический режим в международной академической среде не оценивается как либерально-демократический[13].

В российской научной среде выделяется концептуальный подход авторов коллективной монографии под редакцией Т. Романовой, которые суммируют основные теоретические положения о стрессоустойчивости: 1) она имманентное свойство любой системы; 2) объективна и сама по себе и не носит ценностный характер; 3) предполагает акцент на ресурсах системы, а не угрозах; 4) сама система, характеризующаяся стрессоустойчивостью, и порождает вызов, и находит ресурсы для его преодоления; 5) внутри системы можно выделить множество уровней, где достигается стрессоустойчивость[10].

Стрессоустойчивость как категория глобального и регионального управления

Международные организации, относящиеся к системе глобального управления, используют концепцию стрессоустойчивости в контексте политики развития и в вопросах предотвращения последствий стихийных бедствий и гуманитарных катастроф. Активнее всего стрессоустойчивость используется в документах организаций системы ООН. В рамках Целей устойчивого развития понятие используется в 2 положениях из 17[14]. Всемирный банк и Международный валютный фонд рассматривают стрессоустойчивость в её экономическом и финансовом проявлении. В свою очередь Президент Всемирного банка обозначил укрепление стрессоустойчивости к разного рода вызовам в качестве одного из трех основных приоритетов организации[15].

Организация экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) применяет концепцию в качестве инструмента системного анализа, позволяющего создавать программы укрепления стрессоустойчивости стран-реципиентов помощи[16]. В методике ОЭСР противоположным стрессоустойчивости состоянием является хрупкость (fragility)[17].

Организация Североатлантического договора (НАТО) использует стрессоустойчивость в контексте противодействия гибридным и другим угрозам безопасности. Включение стрессоустойчивости в лексикон НАТО произошёл во время украинского кризиса 2014 г. и ухудшения отношений России с европейскими странами и США. Основным источником такого рода угроз в риторике НАТО выступает Россия. Дальнейшее развитие и применение понятия «стрессоустойчивость» в Североатлантическом альянсе произошло на фоне роста угрозы международного терроризма. В итоге стрессоустойчивость стала концепцией, используемой в системе стратегического планирования НАТО[18].

Стрессоустойчивость и Европейский союз

Термин «стрессоустойчивость» имеет длительную практику применения в Европейском союзе и его предшественнике, ЕЭС. Начиная с первых упоминаний в 1980-е гг. в сфере экономики и охраны окружающей среды, он прошёл последовательную эволюцию, перейдя в область внешних связей с третьими странами и т.д. В 2012 году Европейская комиссия определила стрессоустойчивость в качестве «способности индивида, домохозяйства, сообщества, страны или региона противостоять стрессам и шокам, адаптироваться к ним и быстро восстанавливаться после них»[19].

К 2016 г. концепция становится центральной в рамках Глобальной стратегии Европейского союза[фр.] (ГСЕС). В ней формулируется, что «стрессоустойчивость государств и обществ в ЕС и вокруг него»[20] является целью и приоритетом в рамках внешней политики ЕС. ГСЕС закрепляет связь стрессоустойчивости ЕС и его соседей. В то же время ЕС увязывает концепцию с продвижением ценностей. В Сообщении о стрессоустойчивости 2017 г. указывается, что «стрессоустойчивое государство — это безопасное государство, а безопасность — ключ к процветанию и демократии», а также что «стрессоустойчивое общество с демократией, верой в институты и устойчивым развитием находится в основании стрессоустойчивого государства»[21]. Таким образом, в интерпретации стрессоустойчивости со стороны ЕС образуется связь демократии с самой стрессоустойчивостью и безопасностью (появляется нормативный компонент).

Концепция «стрессоустойчивости» в последние годы чаще применяется ЕС в контексте вызовов, угрожающих как самому союзу, так и отдельным странам-членам. ГСЕС акцентирует внимание на стрессоустойчивости союза по отношению к проблемам нестабильности снабжения углеводородами, дезинформации, кибератак, терроризма и неконтролируемых потоков иммигрантов. Вопросы снабжение энергетическими ресурсами в той же степени, что и гибридные угрозы в киберпространстве и дезинформация, привели к формированию в ЕС двух подходов по противодействию им. В энергетике – это геополитический и рыночный подходы, в области дезинформации – патерналистский и адаптивный, а в рамках киберпространства – реалистический и либеральный. Подходы к каждой из трех угроз, характеризующиеся в ЕС термином «стрессоустойчивость» (рыночный, адаптивный и либеральный соответственно), предполагают применение либеральной парадигмы, т.е. логики, уважающей рыночные ценности и личные свободы (информации, слова)[22].

Стрессоустойчивость: прочтение КНР

Категория «стрессоустойчивость» используется также незападными акторами, в частности Китаем. Хотя по масштабам обращения к стрессоустойчивости и глубине её осмысления КНР значительно уступает тому же ЕС, а сам перевод этой категории на китайский язык сопряжен с трудностями и многовариативностью[23], официальный дискурс КНР демонстрирует попытки инструментализировать эту категорию. Общим местом здесь, в отличие от Евросоюза, является увязка стрессоустойчивости не с идеологией прав человека и демократии, а с экономическим развитием Китая. Стрессоустойчивость выступает в качестве ключевой характеристики и ресурса экономической модели КНР, гарантирующего безопасность страны и её выгодное положение в рамках мировой неолиберальной экономической системы[24]. Кроме того, через призму же стрессоустойчивости Китай на официальном уровне склонен говорить о сохранении лидирующих позиций Коммунистической партии в китайском обществе, а также о своих двухсторонних отношениях с наиболее важными для него партнёрами[25]. Таким образом, стрессоустойчивость для Китая – это ресурс, к которому страна апеллирует для продвижения своих внешнеполитических интересов.

Стрессоустойчивость и Арктика

В региональных арктических концепциях как стран – членов Арктического совета, так и стран, географически к Арктике не примыкающих, стрессоустойчивость фигурирует либо в нормативном, либо в дескриптивном ключе. В первом случае (США, Великобритания, ЕС) речь идёт об установлении и предписании политических приоритетов в Арктике либо для себя, либо для других стран региона, либо вообще для всего региона в целом (в данном случае «стрессоустойчивость» артикулируется в связке с такими категориями, как «устойчивое развитие» и «попечительство»). Нормативное же прочтение стрессоустойчивости есть и в «Белой книге КНР по Арктике», что отличается от типичной для Китая экономической трактовки стрессоустойчивости. Нормативность подхода внерегиональных игроков выгодна, поскольку позволяет им объяснить важность их участия в арктических делах, не вызывая нареканий среди полярных государств за попытки вмешательства в отдалённый регион. Дескриптивный же подход, обнаруживаемый в чистом виде только у Норвегии, предполагает не навязывание неких стандартов местным сообществам, но предоставление им полной информации об экологических изменениях, чтобы они самостоятельно могли менять свой быт и приспосабливаться к изменениям, а не бороться с ними. В целом же указанные страны в качестве ресурсов стрессоустойчивости выделяют информационный, организационно-коммуникативный факторы и смену профиля деятельности местных сообществ, причём на информационных ресурсах делается ключевой акцент[26].

Стрессоустойчивость и Россия

В целом современная ситуация характеризуется достаточно слабым интересом российского руководства и экспертного сообщества к стрессоустойчивости как модели общественного управления в условиях постоянно и непредсказуемым образом возникающих новых вызовов и угроз. Как и в случае КНР, сложности начинаются с отсутствия единого общепринятого на официальном уровне варианта перевода данной категории[27]. Однако имеются предпосылки для использования концепции стрессоустойчивости в России на практике; они находят своё выражение в сложных кризисных ситуациях, связанных с общественной безопасностью. Примером могут послужить низовые практики стрессоустойчивости городских сообществ. В частности, в день совершения теракта в Санкт-Петербургском метрополитене 3 апреля 2017 года городской социум задействовал механизмы, аналогичные тем, что мы видим в западных обществах при похожих угрозах. Это позволило достаточно успешно справиться с транспортным коллапсом[28].

В то же время в государственных документах концепция стрессоустойчивости отсутствует. Не является она и предметом международных дискуссий России на различных треках. Разработка на государственном уровне стрессоустойчивости как модели общественного управления не только дало бы новые инструменты управления, но и позволило бы России включиться в нормативную дискуссию с ключевыми мировыми игроками (в том числе на Западе), уже использующих стрессоустойчивость. Более того, включение концепции в арсенал позволило бы России эффективнее продвигать свои внешнеполитические интересы, говоря с западными странами на их языке. В частности, в отношениях с ЕС перспективно было бы включить концепцию стрессоустойчивости в те аспекты безопасности, которые вызывают обеспокоенность и Москвы, и ЕС (киберугрозы, дезинформация, терроризм, устойчивое снабжение энергетическими ресурсами)[25].

Критика

Критика стрессоустойчивости может быть разделена на критику самого понятия и критику политического курса на его основе. С одной стороны, некоторые ученые указывают на такую степень размытости и неопределенности категории, что даже представители академического сообщества испытывают трудности при работе с ним[29]. По мнению Н. Гудалова и Д. Тулупова, концепция находится где-то «между пустым и плавающим означающим», что не является недостатком концепции само по себе, но делает ее объектом непрекращающихся политических интерпретаций[30]. Кроме того, при взгляде на стрессоустойчивость через возвращение к прежнему состоянию системы («bouncing-back approach») игнорируется важность социальных изменений[31]. С другой стороны, большая часть критики связана с конкретной реализацией политики стрессоустойчивости. Авторы «Справочника Рутледжа…» на примере соответствующих документов показывают, что в теории понятие предполагало работу на опережение в кризисном управлении, однако в реальности даже такие пионеры использования стрессоустойчивости как Великобритания, отдают предпочтение ретроспективным восстановительным, а не превентивным мерам[32]. По мнению Д. Коффи и П. Фасси, стратегии укрепления стрессоустойчивости на локальном и национальном уровне зачастую противоречат друг другу[33]. Значительная доля критики связана с тем, что стрессоустойчивые меры западных государств приводят к деполитизации населения в неолиберальном и бюрократическом ключе[34]. Некоторые ученые утверждают, что стрессоустойчивость – это инструмент поддержания социального статуса-кво, легитимирующее управление через кризис и сваливающее ответственность за обеспечение безопасности с государства на граждан[35]. При внешней отстраненности властей это оказывается весьма эффективным способом управления: Запад навязывает людям определенный тип субъектности и, по мнению Мавелли[36], в случае несоблюдения неолиберальных правил подобный субъект обречен на стигматизацию, исключение и наказание.

Примечания

  1. ↑ 1 2 Концепция стрессоустойчивости Европейского союза: артикуляция и ее последствия для России / под ред. Т. А. Романовой. — СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2019. — С. 312. — ISBN 978-5-288-05989-6.
  2. ↑ Philippe Bourbeau. Resilience and International Politics: Premises, Debates, Agenda (англ.) // International Studies Review. — 2015-05. — P. n/a–n/a. — doi:10.1111/misr.12226. Архивировано 19 января 2022 года.
  3. ↑ 1 2 Jeremy Walker, Melinda Cooper. Genealogies of resilience: From systems ecology to the political economy of crisis adaptation (англ.) // Security Dialogue. — 2011-04. — Vol. 42, iss. 2. — P. 143–160. — ISSN 1460-3640 0967-0106, 1460-3640. — doi:10.1177/0967010611399616. Архивировано 8 марта 2021 года.
  4. ↑ Holling C. S. Resilience and Stability of Ecological Systems // Annual Review of Ecology and Systematics. 1973. Vol. 4, no. 1. P. 14.
  5. ↑ Shared Vision, Common Action: A Stronger Europe. A Global Strategy for the European Union’s Foreign and Security Policy. http://eeas.europa.eu/archives/docs/top_stories/pdf/eugs_review_Web.pdf Архивная копия от 9 декабря 2020 на Wayback Machine (дата обращения:28.02.2019). P. 23.
  6. ↑ Holling C. S. Resilience and Stability of Ecological Systems // Annual Review of Ecology and Systematics. 1973. Vol. 4, no. 1. P. 1-23.
  7. ↑ Holling C. S., Gunderson L. H. Resilience and Adaptive Cycles // Panarchy: Understanding Transformations in Human and Natural Systems / C. S. Holling, L. H. Gunderson (eds). Washington, 2002. P. 25–63.
  8. ↑ Walklate S., McGarry R., Mythen G. Searching for Resilience: A Conceptual Excavation // Armed Forces & Society. 2014. Vol. 40, no. 3. P. 408–427.
  9. ↑ Johnson J. L., Zanotti L., Ma Zhao, Yu D. J., Johnson D. R., Kirkham A., Carothers C. Interplays of Sustainability, Resilience, Adaptation and Transformation // Handbook of Sustainability and Social Science Research / W. Leal Filho, R. W. Marans, J. Callewaert (eds). Cham, 2018. P. 9.
  10. ↑ 1 2 Павлова Е.Б., Коцур Г.В. Основные теоретические положения о стрессоустойчивости / Концепция стрессоустойчивости Европейского союза: артикуляция и ее последствия для России // Под ред. Т. А. Романовой. СПб., 2019. – С. 27-40.
  11. ↑ Mochizuki J., Keating A., Liu Wei, Hochrainer-Stigler S., Mechler R. An Overdue Alignment of Risk and Resilience? A Conceptual Contribution to Community Resilience // Disasters. 2018. Vol. 42, no. 2. P. 363.
  12. ↑ Фуко М. Правительственность (идея государственного интереса и ее генезис) // Логос. – М., 2003. – Т. 39, № 4–5. – С. 11.
  13. ↑ Павлова Е. Б., Гудалов Н. Н., Коцур Г. В. Концепция стрессоустойчивости в политической науке: На примере биополитических практик в Российской Федерации / Политическая наука. 2018. №1. С. 201-223.
  14. ↑ UN Resolution “Transforming our world: the 2030 Agenda for Sustainable Development” // UN. 21.10.2015. URL: https://www.un.org/ga/search/view_doc.asp?symbol=A/RES/70/1&Lang=E Архивная копия от 29 октября 2019 на Wayback Machine (дата обращения: 18.09.2020)
  15. ↑ Jim Yong Kim Speech at The World Bank Group’s Mission: To End Extreme Poverty // World Bank. 03.10.2016. URL: http://www.worldbank.org/en/news/speech/2016/10/03/speech-by-world-bank-president-jim-yong-kim-the-worldbank-groups-mission-to-end-extreme-poverty (дата обращения: 19.09.2020)
  16. ↑ What is resilience and how to operationalise it? // OECD. URL: https://www.oecd.org/dac/conflict-fragility-resilience/risk-resilience Архивная копия от 3 марта 2021 на Wayback Machine (дата обращения: 18.09.2020)
  17. ↑ Концепция стрессоустойчивости (resilience): рекомендации для России в контексте взаимодействия с Европейским союзом: рабочая тетрадь 55/2019 / [Т. Романова, Е. Павлова, Е. Трещенков, Н. Гудалов, Д. Тулупов, Ю. Колотаев, Г. Коцур, С. Мазаник, А. Малова]; [гл. ред. И.С. Иванов]; Российский совет по международным делам (РСМД). – М.: НП РСМД, 2019. – С. 12-13.
  18. ↑ Там же. - С. 14.
  19. ↑ Communication from the Commission to the European Parliament and the Council. The EU Approach to Resilience: Learning From Food Security Crises. Brussels. COM(2012) 586 final // European commission. 03.10.2012. URL: https://ec.europa.eu/europeaid/sites/devco/files/the_eu_approach_to_resilience_-_learning_from_food_security_crises-com2012_586_final.pdf Архивная копия от 17 июня 2019 на Wayback Machine (дата обращения: 12.10.2020)
  20. ↑ Shared Vision, Common Action: A Stronger Europe. A Global Strategy for the European Union’s Foreign And Security Policy // European Union. 02.06.2016. URL: http://eeas.europa.eu/archives/docs/top_stories/pdf/eugs_review_web.pdf Архивная копия от 9 декабря 2020 на Wayback Machine (дата обращения: 12.10.2020)
  21. ↑ Ibid.
  22. ↑ Концепция стрессоустойчивости (resilience): рекомендации для России в контексте взаимодействия с Европейским союзом: рабочая тетрадь 55/2019 / [Т. Романова, Е. Павлова, Е. Трещенков, Н. Гудалов, Д. Тулупов, Ю. Колотаев, Г. Коцур, С. Мазаник, А. Малова]; [гл. ред. И.С. Иванов]; Российский совет по международным делам (РСМД). – М.: НП РСМД, 2019. – С. 22.
  23. ↑ Стрессоустойчивость здесь не является исключением: аналогичные трудности перевода обнаруживаются и в случае такой категории, как «мягка сила». Подробнее: Кривохиж С. В. «Мягкая сила» и публичная дипломатия в теории и внешнеполитической практике Китая //Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 13. Востоковедение. Африканистика. – 2012. – №. 3.
  24. ↑ Павлова Е. Б., Мазаник С. В. "Стрессоустойчивость" в официальной риторике КНР //Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 6. Политология. Международные отношения. – 2019. – Т. 12. – №. 1.
  25. ↑ 1 2 Там же.
  26. ↑ Романова Т. А. и др. Концепция стрессоустойчивости Европейского союза: артикуляция и ее последствия для России /под ред. Т. А. Романовой.— СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2019. – С. 221–231.
  27. ↑ Гудалов Н. Н., Тулупов Д. С. Семиотика стрессоустойчивости в международных отношениях: многообразие академических и политических смыслов //Журнал политической философии и социологии политики «Полития. Анализ. Хроника. Прогноз». – 2018. – №. 1 (88). С. 135-147; Романова Т.А. Категория «стрессоустойчивость» в Европейском союзе // Современная Европа – 2017 – №4. С. 17-28.
  28. ↑ Романова Т. А. и др. Концепция стрессоустойчивости Европейского союза: артикуляция и ее последствия для России /под ред. Т. А. Романовой.— СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2019. – С. 232–246.
  29. ↑ Brand F.S., Jax K. Focusing the Meaning(s) of Resilience: Resilience as a Descriptive Concept and a Boundary Object // Ecology and Society. 2007. Vol.12, no. 1. http://www.ecologyandsociety.org/vol12/iss1/art23/ Архивная копия от 12 февраля 2021 на Wayback Machine (дата обращения: 25.03.2019).
  30. ↑ Гудалов Н. Н., Тулупов Д. С. Семиотика стрессоустойчивости в международных отношениях: многообразие академических и политических смыслов //Журнал политической философии и социологии политики «Полития. Анализ. Хроника. Прогноз». – 2018. – №. 1 (88). С. 135-147.
  31. ↑ Olsson L., Jerneck A., Toren H., Persson J., O’Byrne D. Why Resilience is Unappealing to Social Science: Teoretical and Empirical Investigations of the Scientifc Use of Resilience // Science Advances. 2015. Vol. l, no. 4, P. 2.
  32. ↑ Chmutina, K. Managing disaster risk and resilience in the UK: Response vs. prevention in policy and practice / K. Chmutina, L. Bosher // Routledge Handbook of International Resilience: Policies, Theories and Practices / ed. by D. Chandler, J. Coaffee. – Abingdon : Routledge, 2016. – P. 267–279.
  33. ↑ Coaffee J., Fussey P. Constructing resilience through security and surveillance: The politics, practices and tensions of security-driven resilience // Security Dialogue. 2015. Vol. 46, no. 1. P. 86–105.
  34. ↑ Joseph J. Resilience, Governmentality and Neoliberalism // Te Routledge Handbook of International Resilience / D. Chandler, J. Coaffee (eds). London; New York, 2017. P. 159–168.
  35. ↑ Verteuil De G., Golubchikov O. Can Resilience be Redeemed? // City. 2016. Vol. 20, no. 1. P. 143-151.
  36. ↑ Mavelli L. Governing the Resilience of Neoliberalism through Biopolitics // European Journal of International Relations. 2017. Vol. 23, no. 3. P. 489–512.