Остазия («1984»)
Оста́зия (англ. Eastasia) — дружественно-враждебное[См. «1984» 1] государство в вымышленном мире романа Джорджа Оруэлла «1984». Характерно то, что Оруэлл не вдаётся в описание жизни в Остазии и Евразии, они предстают в романе лишь в виде скупой и часто лживой информации океанского агитпропа, а также собственных рассуждений главных героев. Основная идея автора, проходящая через мысли главных героев и, местами в романе, возникающая в виде авторского комментария — заключается в том, что жизнь, люди и режим во всех трёх странах особенно не отличаются друг от друга[См. «1984» 2]. Востоковед, профессор Гарвардского университета Рой Хофхайнц и директор Центра восточно-азиатских исследований при Университете Джонса Хопкинса, в прошлом посол США в Японии Кент Кальдер, отмечают что сам оруэлловский термин «Остазия» оказался очень удачным, так как пророчески предвосхитил китайскую политико-культурную экспансию в восточном полушарии, распространение китайской сферы влияния и консолидацию значительной части Восточной Азии под властью Китая. Термин был впоследствии позаимствован журналистами, и употребляется по сей день при описании геополитической конфронтации Китая с другими сверхдержавами[1]. Американский политический обозреватель, лауреат пулитцеровской премии Феликс Морли в своём литературном обзоре «Океания, Евразия и Остазия» отмечает ещё одну причину популярности термина в журналистской среде, а именно — непостоянство и частую смену политических альянсов между Китаем и его сателлитами, Советским Союзом и странами соцлагеря и Западными странами, с Соединёнными Штатами во главе[2]. Общие сведенияОстазия занимает территорию Китая, Японии, Кореи, частично Маньчжурии, Монголии, Индии и Тибета, при этом является территориально наименьшей из всех трёх сверхдержав романа. Остазия образовалась спустя десять лет после появления Океании и Евразии, предположительно в 1960-х годах, в результате объединения восточноазиатских стран, которому предшествовало десятилетие гражданских войн. Находится в состоянии постоянной войны-мира с двумя другими сверхдержавами попеременно — Океанией и Евразией[См. «1984» 3]. Основа оборонного потенциала Остазии — плодовитость и трудолюбие её населения, в противовес необозримым сухопутным просторам Евразии и морским пространствам, защищающим Океанию. Смена противника-союзника происходила регулярно, раз в три-пять лет[См. «1984» 4] и не афишировалась, а констатировалась как непреложный факт[См. «1984» 5]. Боевые действия, как сообщали средства массовой информации Океании, велись на территории Индонезии, Папуа — Новой Гвинеи и островов Тихого океана. Эти территории попеременно захватывались то Остазией, то её противниками; ресурсы этих земель якобы использовались для продолжения войны, хотя в действительности никакой борьбы за ресурсы не было[См. «1984» 6], интерес представляла лишь бесплатная рабсила, проживающая на нейтральных территориях и составляющая ок. ⅕ всего мирового населения. Возможностью захватить побольше густонаселённой территории в конкретный момент и была продиктована регулярная смена противника-союзника. Война между Остазией и Океанией велась, в основном, за острова в Индийском и Тихом океанах, война между Остазией и Евразией велась за Монголию[См. «1984» 7]. Государственный строй
Для наименования государственной идеологии Остазии используется китайское слово, которое Эммануэль Голдстейн в своей книге «Теория и практика олигархического коллективизма» переводит как «смертопоклонство» или «омертвление самости». Британский социолог, в прошлом редактор «Liverpool Newsletter» Энтони Куни напрямую связывает «культ смерти» или «стирание собственной личности» с «Культурной революцией» и идеями Мао Цзэдуна[3]. Историк Уильям Питц усматривает в этом просто восточную философию, которую Оруэлл, по мнению Блума, уравнял в своём романе с социализмом для того, чтобы создать убедительную картину кошмара тоталитаризма[4]. Исследователь дзэн-буддизма, преподаватель колледжа Смит Тайтэцу Унно уточняет что буддийское «не-я» — это не просто «стирание собственной личности» в европейском понимании Оруэлла, а скорее присоединение некоей части отрицания к своему «я»[5]. Вышеупомянутые Хофхайнц и Кальдер, открывают предисловие к своей книге «Край Остазии» с имени Джорджа Оруэлла и его романа «1984». На тот момент (в начале 1980-х) они признают, что Оруэлл, за тридцать лет до них, в своём романе разглядел китайскую первооснову будущей всеазиатской интеграции, в частности расширения зоны китайского культурного и политического влияния до такой степени, что к началу 80-х Китай бросил открытый вызов Западу. При этом они не согласны с оруэлловской картиной азиатского мира, которая предстаёт перед читателями в романе, являясь, на их взгляд, местами или устаревшей или неверной по сути. Так, по их словам, остазийская политическая доктрина или «Культ смерти» не имеет точных аналогов в реальном мире, хотя отдельные её черты можно разглядеть в японских камикадзе и их самопожертвовании в годы Второй мировой войны[6]. Сравнивая более ранний научно-фантастический роман другого британского писателя Олафа Стэплдона «Тьма и свет» (1942) с романом «1984» Дж. Оруэлла, историк-библиовед, профессор Университета Дрю Джонатан Роуз находит в них много общего, в частности обращает внимание и на остазийский режим, там где у Стэплдона китайские руководители проповедуют самопожертвование, достижение нирваны через страдания и покорность данной свыше божественной воле, воплощённой в компартийных циркулярах[7], у Оруэлла остазийская олигархия называет это «культом смерти» и «стиранием собственной личности» — по сути, то же самое, только выраженное другими словами, — заключает Роуз[8]. Профессор Высшей школы общественных наук в Париже Ален Безансон называет все представленные в романе идеологии независимо от их названий, — будь это Ангсоц, Нео-большевизм, Искусство смерти или Стирание самого себя, — одним режимом, который распространился по всему миру[9]. Профессор Рональд Ларсон усматривает в «культе смерти» и «стирании собственной личности» основную идею романа, которая общая для всех трёх сверхдержав — попробуй скажи что-нибудь против текущего политического курса и перестанешь существовать во всех формах бытия. Ты сказал что-то против текущего политического курса, усомнился в правильности государственной политики? Поправка от сотрудника Миниправа: Ты не мог ничего сказать против текущего политического курса и не мог усомниться в правильности государственной политики, так как ты вообще никогда не существовал. Отсюда, по мнению Ларсона, и остазийское «стирание личности», которое являет собой всё то же самое переписывание истории в Океании. Или наоборот? А «культ смерти» происходит от неупотребления в новоязе слова «смерть» и «убийство», и замены его всевозможными эвфемизмами вроде «распыления» и т. п., используя бедность-богатство новоязной лексики, вплоть до замены самого понятия «смерть» понятием никогдаранеенесуществования. Учитывая схожесть методов тоталитарных режимов в романе «1984», можно предположить с большой долей вероятности, что в самой Остазии её тоталитарный государственный строй назывался бы «Культом жизни»[10]. По мнению ряда исследователей Оруэлла, первообразом остазийской политической доктрины самоуничтожения послужила безликая лондонская толпа клерков и офисных сотрудников, утром и вечером устремляющаяся в/из Сити, каждый день начиная ещё с XIX века. Следуя тем же исследователям, под якобы азиатским «стиранием самого себя» Оруэлл умело спрятал британскую действительность. Здесь немаловажным будет упомянуть само отношение Оруэлла к непроизводственным специальностям вообще и к коммерции в частности. Американский историк и политолог, профессор Университета Лонг Айленд Рассел Кирк называет Оруэлла «социалистом поневоле». Человеку такого масштаба следовало родиться аристократом, а не провинциалом с задворок империи, ведь подобно истому аристократу, Оруэлл испытывал глубочайшее презрение к коммерциализации и ускорению темпа жизни, захлестнувшим мир в XX веке, — отмечает профессор Кирк, приводя цитату из Оруэлла, где тот гневно обрушивается на представителей всевозможных непроизводственных профессий, называя их паразитами на теле общества и сравнивает с попрошайками, причём последние, по мнению Оруэлла выигрывают у первых уже хотя бы потому, что на их содержание, у содержащего их общества уходит гораздо меньше средств, чем на содержание представителей никому не нужных профессий: «От общества, нищий редко берёт больше, чем требуется для элементарного выживания, и — что должно его оправдывать согласно принятым этическим воззрениям — сполна, с избытком платит своими муками. Реально глядя, нищий такой же бизнесмен, как остальные деловые люди, с тем же стремлением урвать где можно. Весь современный мир твердит про деловую активность, эффективность, социальную значимость и так далее, но содержит ли это что-либо кроме призыва: „Нагреби денег, желательно легально, и желательно побольше“? [11]. Кирк приходит к выводу, что социализм, каким его видел Оруэлл, был далёк от политико-экономических рассуждений классиков марксизма или вообще чего бы то ни было научного, а являл собою скорее взгляд простого британского работяги, в глазах которого социализм — это: Рабочий день — короче; зарплаты — больше; начальников, хороших и разных — меньше[12]. Исследователь корпоративных культур, старший научный сотрудник Манхэттенского института политических исследований Питер Уильям Хубер изучая Оруэлла приходит к выводу, что в странах, которые составили в своей совокупности оруэлловскую Океанию, крупные автократии в конце-концов уступили место коммерческим олигополиям. При описании произошедших изменений, следует начать с того, что новые социальные структуры не очень-то и отличались от старых. На руинах автократии, малый бизнес поначалу получил широкое распространение, но затем быстро был поглощён крупными монополиями. У монополий волчьи аппетиты, и каждая буквально пачками «съедает» мелких коммерсантов. Гигантские корпорации сами по себе становятся похожими на большие партии, «братства», — однородным сообществом властвует один всемогущий лидер, чьим командам беспрекословно подчиняются орды покорных биороботов. Клерки и офисные сотрудники обоих полов больше походят на муравьёв, когда в утренний час пик устремляются по Лондонскому мосту к своим стальным и бетонным муравейникам. Их работодатели — это не какие-то там средневековые мануфактуры, а самые взаправдашние коллективистские коммерческие автократии. Причём мотивируют эти организации своих сотрудников уже не какими-то реальными барышами или эфемерными выгодами, как было раньше, а барабанным боем простых, даже не лозунгов, а скорее слоганов, обращённых не к логике и здравому смыслу, а равно и не к сознанию как таковому, а к стадным инстинктам и примитивным потребностям. И в какой-то момент времени, эти крупные корпорации оказались сильнее, чем предшествовавшие им автократические режимы. В конечном итоге они достигли своего апогея в том, что Оруэлл назвал «Остазией» — некоей коллективной сущности с «корпоративной культурой», которую можно охарактеризовать одним китайским словом, примерно переводимым на западные языки как «стирание самого себя», — заключает Хубер[13]. Остазия и герои романаВ романе Остазия предстаёт в мыслях героев романа как нечто очень далёкое и дружественно-враждебное. И хотя все попавшие в опалу партийные функционеры партии Ангсоц «оказывались» шпионами Евразии, за неделю перед арестом главного героя Океания в очередной раз сменила противника-союзника и Смит, в свою очередь, «оказался» остазийским шпионом. Ближе к концу романа Смит под пытками показал, что стал платным шпионом Остазии ещё в 1968 году, то есть за шестнадцать лет до описываемых в романе событий. Во время последней беседы с руководителем следственно-пыточной бригады О’Брайеном Смит вспомнил, что всего за неделю до его ареста Океания не воевала с Остазией. Они были в союзе, а война шла с Евразией на протяжении четырёх лет. На это О’Брайен недолго думая возразил что Океания всегда воевала с Остазией: Со дня рождения Уинстона, с первого дня существования партии, буквально со дня сотворения мира — война между Океанией и Остазией шла без перерыва. Всё та же война, — глубокомысленно заметил О’Брайен. Уинстон мысленно согласился со своим палачом: «Прошлое никогда не изменялось. Океания воюет с Остазией. Океания всегда воевала с Остазией». Эта фраза О’Брайена, с которой мысленно согласился Уинстон — «Океания всегда воевала с Остазией» (англ. Oceania has always been at war with Eastasia) — стала впоследствии крылатым выражением для обозначения быстрой смены политической платформы и политической проституции как явления, — с одной стороны, — и готовности обывателем безропотно принять любую смену политического курса в стране, — с другой. Голландский литературовед, завкафедрой сравнительного литературоведения Утрехтского университета, профессор Доуи Фоккема, отмечает что аксиома о том, что «Океания всегда воевала с Образ врагаКандидат филологических наук, старший научный сотрудник Института литературы Национальной академии наук Азербайджана Салида Шаммед кызы Шарифова отмечает в журнале «История и современность», что на тезис о противостоянии трёх тоталитарных сверхдержав — Океании, Евразии и Остазии нанизана вся событийность произведения[19]. Понимая, что образованные, живущие в условиях демократии и достатка люди могут лишить их власти, элиты делят весь мир на три империи — Океанию, Евразию и Остазию, сознательно держат своих людей в нищете и неграмотными и перманентно ведут войну между собой, — отмечает завкафедрой философии Кабардино-Балкарского государственного университета, доктор философских наук, профессор Роберт Хажисмелович Кочесоков[20]. При этом главные герои романа понимают что образ врага, который поочерёдно занимает то Остазия, то Евразия, является не более чем оправданием тоталитарного режима в самой Океании. А равно и образ Океании, как врага, используется то Остазией, то Евразией для поддержки тоталитарных режимов у себя. Джулия была убеждена что война является одним большим надувательством, и на самом деле никаких боевых действий не ведётся, а создаётся лишь видимость войны. Частая смена противника-союзника приводила к тому, что рядовые океанийцы могли и не знать, с кем в данный момент воюет их держава[См. «1984» 8] Во всех трёх странах, военная истерия имела всеобщий и постоянный характер, а нечеловеческое обращение и акты жестокости по отношению как к собственным гражданам, заподозренным в измене, так и к вражеским военнопленным, стали нормой и даже доблестью. При этом физически войной была занята лишь малая часть населения — в основном хорошо обученные профессионалы, и боевые потери, — в сравнении с потерями небоевыми, — относительно невелики. Бои разворачивались на отдалённых сухопутных границах или на морских коммуникациях где-то в открытом океане, то есть в местах, о расположении которых рядовые граждане этих стран могли лишь догадываться. Уинстон ловил себя на мысли, что образ страны-врага используется в том числе и для того чтобы скрыть наличие любого сопротивления режиму изнутри. То есть партизаны-подпольщики, большая часть которых была уничтожена в первые годы после прихода к власти победившей партии — Ангсоц, в ходе ожесточённой гражданской войны, ни в каких документах, ни даже устно, не упоминались, так будто их и их сопротивления никогда не существовало, а на всех новых недовольных режимом в Океании можно было смело ставить клеймо евразийских или остазийских шпионов. А были ли подпольщики? Может быть и не было…[См. «1984» 9] Образ врага был необходим всем государствам, а не одной только Океании. Какой-либо контакт с другой цивилизацией для простых граждан был фактически невозможен. Если не считать пленных, гражданин Океании никогда не видел граждан Евразии и Остазии, а знать иностранные языки ему категорически запрещалось. Литературовед Кортни Фуско отмечает, что хоть в самом романе нигде не говорится прямо, что туризм и поездки за рубеж запрещены, но это, по словам Фуско, можно легко понять самому, так как подобные виды досуга не входят в тоталитарную программу[21]. Политическое руководство всех трёх сверхдержав опасалось, что если разрешить своим гражданам контакт с иностранцами, то они вскоре обнаружат, что это такие же самые люди, а рассказы о них — по большей части ложь[См. «1984» 10] Профессор Университета Дели им. Джавахарлара Неру, доктор Кристофер Роллансон склонен видеть в этом изоляционизме и ксенофобии примечательное сходство с более ранним произведением другого выдающегося британского писателя-социалиста Уильяма Морриса «Вести из ниоткуда» (1890)[22]. Гражданину Океании не дозволено было что-либо знать о догмах двух других учений, но в то же время он привык проклинать их как варварское надругательство над моралью и здравым смыслом. На самом деле эти три идеологии почти неразличимы, а общественные системы, на них основанные, неразличимы совсем. Везде та же пирамидальная структура, тот же культ полубога-вождя, та же экономика, живущая постоянной войной и для войны. Отсюда следует, что три державы не только не могут одолеть одна другую, но и не получили бы от этого никакой выгоды. Напротив, покуда они враждуют, они подпирают друг друга подобно трём снопам. И как всегда, правящие группы трёх стран и сознают, и одновременно не сознают, что делают. Они лучше, чем кто-либо, понимали, что война должна длиться постоянно, без победы. Постоянная войнаВ октябре 1945 года, вскоре после атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки и за четыре года до выхода в свет романа «1984», Оруэлл опубликовал в «London Tribune» весьма примечательную статью под названием «Ты и атомная бомба», где рассуждал о потенциальном значении атомного оружия для возникновения весьма ограниченного числа сверхдержав, чем, в сущности, предвидел их становление и развитие:
Декан аспирантуры Ратгерского университета, в прошлом один из авторов Договора о нераспространении ядерного оружия Мелвин Натансон отмечает, что этой своей статьёй Оруэлл предвещал, что три ядерные державы будут править миром, в котором угнетённые не имеют сил, необходимых для того чтобы восстать против сложившегося порядка[23]. Специалист по истории утопической мысли Виктория Чаликова, детально исследовав все предсмертные публикации Оруэлла (а роман «1984» вышел в печать меньше чем за полгода до смерти Оруэлла, и писал его Оруэлл, находясь на последних стадиях туберкулёза), пришла к выводу что политическая карта мира в последние годы жизни представлялась автору «1984» в самом пессимистическом свете[24]. В статье «Навстречу европейскому единству» для американского журнала «Partisan Review» Оруэлл писал: "В Западной Европе ещё сохранились традиции равенства, свободы, интернационализма; в СССР — олигархический коллективизм; в Северной Америке массы довольны капитализмом и неизвестно, что сделают, если он потерпит катастрофу… азиатские национально-освободительные движения или фашистские по своей природе, или же равняются на Москву, или же успевают и то, и другое одновременно[25]. В это время он, по убеждению Чаликовой, склоняется к мысли, что будущая карта мира составится не по Герберту Уэллсу с его Единым Мировым Государством, а склонялся к идеям Джеймса Бёрнхэма, предсказавшего разделение мира между несколькими супердержавами: Соединёнными Штатами, Северной Европой и Японией с частью Китая[26]. Религиовед, профессор Батского университета Тони Уолтер склонен считать, что Евразия и Остазия в романе «1984» выполняют ту же роль, что и Сатана в Христианстве, и именно постоянная война с ними, подобно незримому противоборству с Сатаной, создаёт чёрно-белую картину миру, в которой каждый предстаёт как друг-враг и не иначе. Поддержание состояния войны, по словам Уолтера, жизненно необходимо для создания абсолютной морали, в которой абсолютное добро даёт бой абсолютному злу[27]. В романе-продолжении «1985» венгерского писателя Дьёрдя Далоша, Океания потерпела серьёзное поражение от Евразии и лишилась статуса великой державы, и с тех пор в мире остались только две супердержавы — Евразия и Остазия. Непрерывная война сменилась «вооружённым миром»[28]. По словам профессора Университета Огайо Джеймса Девиса, Оруэлл показывает непрекращающиеся военные приготовления как жизненно-важную основу экономики тоталитарных режимов и показывает влияние этой милитаризации на общество, живущее в постоянном страхе быть атакованными кем-либо[29]. Оруэлл строил свои взгляды на обратной взаимосвязи демократии и доступности простого, дешёвого оружия. Так, Оруэлл увязывал распространение пороха в мире с падением феодального строя под натиском буржуазии, и утверждал что не что иное как мушкет сделал возможным американскую и французскую революции, а также многие другие войны за независимость XIX—XX века. Оруэлл предложил правило обратной взаимосвязи демократии и оружия, согласно которому чем проще и доступнее оружие — тем больше у простых людей шансов на свободу и демократию, и наоборот, чем более сложными и недоступными простым людям становятся вооружения — тем сильнее будет власть тиранов, этими вооружениями владеющих[30]. По мнению Эриха Фромма, картина мира показанная Оруэллом так уместна потому, что она приводит говорящий сам за себя аргумент против популярной идеи о том, что человечество может спасти свободу и демократию, продолжая гонку вооружений и находя «стабильный» противовес. Эта успокоительная картина игнорирует тот факт, что, увеличивая технический «прогресс», который создает абсолютно новые виды оружия каждые пять лет, всему обществу придётся уйти жить в подполье, но что разрушительная сила термоядерных бомб всегда будет больше, чем глубина пещер в которых придётся укрываться, что армия станет доминирующей силой (де-факто, если не де-юре), что ненависть и страх перед возможным агрессором разрушат основы демократического, гуманистического общества. Другими словами, продолжающаяся гонка вооружений, даже если и не приведёт к началу термоядерной войны, точно уничтожит те свойства современного общества, которые можно назвать «демократическими», «свободными», или соответствующими «американской традиции». Оруэлл показывает несбыточность предположения, что демократия может существовать в обществе, постоянно готовящемся к войне, и показывает это образно и убедительно[31]. Азия глазами ОруэллаОценивая азиатскую действительность такой как её передаёт Оруэлл, следует начинать с того, что сам Дж. Оруэлл родился в Юго-Восточной (Ост) Азии, где он долгое время служил в чине полицейского, и именно служба в британской колониальной полиции в Азии пришедшаяся на молодые его годы, предопределила дальнейшие взгляды Оруэлла — с тех самых пор он возненавидел империализм и угнетение человека-человеком в любых формах, более того, любая власть тогда виделась ему подозрительной, — пишет о нём китаист Пьер Рикман[32]. В двадцатитомном собрании сочинений Дж. Оруэлла содержится множество его писем, публикаций, а равно и просто мыслей, высказанных вслух, которые в той или иной степени затрагивают Азию. Как отмечает в этой связи профессор Гонконгского университета Дуглас Керр: Мы не можем обсуждать самого Оруэлла или рассуждать о его произведениях в отрыве от азиатского периода в его биографии, подобно тому как нельзя говорить о метрополии забывая про периферию, или об островной Англии умалчивая про её деятельность на Востоке, ведь даже сама личность Оруэлла как писателя переплеталась и буквально была повязана с Востоком[33]. Профессор истории при Университете Сент-Лоуренса Уильям Хант, отмечает что многим учёным, литературоведам — исследователям творчества Дж. Оруэлла, а равно и рядовым читателям — поклонникам его произведений, не давал покоя вопрос: почему́ Оруэлл, имея сравнительно безоблачные перспективы в самой Англии, бросив всё, самоотверженно отправился на задворки империи, в Юго-Восточную Азию[34]. Как отмечает американская журналистка Эмма Ларкин, которая лично проследовала по следам Оруэлла, и побывала во всех тех местах, где он проходил службу, — вернулся он оттуда став заметно более суровым, с некоей «ностальгией по мраку», по восточному варварству в противовес западно-европейской цивилизации. И тому были причины, ведь местами, например в той же Бирме, Оруэлла по сей день почитают за пророка[35]. Д-р Кристофер Роллансон считает что причиной внезапного решения Оруэлла уехать, вероятно послужило происхождение его матери, которая будучи англичанкой по национальности также родилась в Азии[36]. Британский журналист, историк массовой культуры Питер Льюис считает что молодой Оруэлл, забросив дальнейшее образование и отправившись в далёкую Азию, тем самым объявил бунт системе, бросил вызов типичному жизненному пути итонского стипенидата[37]. Британский биограф Гордон Боукер, утверждает что причиной отъезда Оруэлла в столь дальние края всё же явилась неразделённая любовь, но как бы там ни было, — резюмирует Боукер, — этот поступок была весьма и весьма необычным как для выпускника Итонского колледжа, и вне всякого сомнения Оруэлл является первым и, очевидно, последним выпускником Итона, который решился на такой шаг[38]. По приезде в октябре 1922 Оруэлл, которому тогда ещё не исполнилось и двадцати, был назначен на должность ассистента суперинтенданта имперской полиции, которая примерно соответствует лейтенантской в принятой в мире системе званий. То было неспокойное время, когда вассалы Великобритании по всему миру, сбрасывали свои кандалы и открыто выступали против своих белых поработителей, и Бирма, в которую был направлен Оруэлл, не стала в этом плане исключением, — отмечает завкафедрой истории Сингапурского университета, доктор Стивен Кек. Оруэлла, как весьма исполнительного специалиста, отправляли с места на место всякий раз, туда, где возникала напряжённость среди местных подданных британской короны и было необходимо срочное вмешательство со стороны политической полиции (прообраза оруэлловской литературной «полиции мыслей»), способной найти среди туземных толп зачинщиков беспорядков и быстро ликвидировать их, чаще без суда и следствия. Примечательным было и то, что в трёх из пяти округов, где нёс службу Оруэлл, его непосредственными начальниками были местные выходцы-азиаты, отличившиеся перед короной в деле борьбы против своих же сограждан. Впрочем, нельзя сказать что в колониальной полиции он пас задних и занимался несерьёзными делами, и что его ставили на должности куда-угодно лишь бы подальше, — хотя именно такую картину рисуют некоторые его биографы, что в комбинации с в общем-то достоверными данными об одиночестве Оруэлла и его неуважением к коллегам по работе, создаёт в воображении читателей образ одинокого постового на аванпосту где-то посреди болот и джунглей. Отнюдь, — возражает Кек, — Оруэлл занимал ответственные должности в наиболее крупных и важных регионах британской сферы влияния, и имел дело с подлинными мятежниками и бунтарями против британского тиранического режима[39]. Это стало настоящим вызовом для молодого Оруэлла, считает научный сотрудник Японского национального университета Рюкю Таира Кацуаки, ведь поначалу он разрывался между своей ненавистью к империи и неприязни к азиатам и буддийской культуре[40], чего не скрывал и сам Оруэлл, повествуя о пережитках имперских стереотипов на собственном примере: «Я был зажат между моей ненавистью к империи и гневом на этих маленьких злобных бестий, которые делали всё чтобы сделать мою работу невозможной. Одна часть меня считала британский колониализм в Азии несокрушимой тиранией, чем-то застрявшим между эпохами и поколениями, другая часть меня с превеликим удовольствием пустила бы кишки наружу какому-нибудь буддистскому святоше. Ощущения навроде этого — это стандартный побочный эффект империализма. Не верите мне, спросите у любого британца на азиатской службе»[41]. Историк, почётный профессор Университета Флориды Бертрам Уайатт-Браун идёт в своих суждениях ещё дальше, и анализируя отзывы знакомых о молодом Оруэлле и его собственные признания о том, каким тяжким грузом лягли на него воспоминания о службе, тяготеющее в памяти великое множество лиц: Людей со скамьи подсудимых, приговорённых и арестантов, регулярно избиваемой им собственной прислуги, и простых стареньких азиатов которых он унижал и третировал на протяжении целых пяти лет, — Уайатт-Браун заключает что «1984» был написан Оруэллом в качестве расплаты за грехи молодости, а именно за свои зверства над азиатским населением, творимые им в чине колониального полисмена. А сравнивая «Бирманские будни» — первую литературную работу Оруэлла как писателя, с его последней работой — романом «1984» (обе являются автобиографическими), профессор Уайатт-Браун находит в них одну интересную особенность — и там, и там присутствуют не один, а два, полностью противоположных персонажа, написанные Оруэллом с самого себя. В «Бирманских буднях» один из них гибнет, что по мнению Уайатт-Брауна, было символическим описанием Оруэлла грандиозной перемены себя самого. И персонаж О’Брайена, совсем не зря показан не как безмозглое орудие режима, а как высокоинтеллектуальный, философствующий мучитель — продолжает Уайатт-Браун, — являет собой не что иное, как молодого британского офицера Эрика Блэра, впоследствии известного как Джордж Оруэлл. Другими словами, оба ключевых персонажа в романе «1984» — это две ипостаси самого автора в разное время его жизни. И весьма примечательно здесь то, что своего главного злодея, Оруэлл «привёз» именно из Азии, и что его превращения из сотрудника «полиции мыслей» Эрика Блэра в писателя-социалиста Джорджа Оруэлла, также начались сразу же по возвращении из Азии[42]. Д-р Кристофер Роллансон отмечает, что несмотря на то, что переехав в Англию в июле 1927 г., Оруэлл уже никогда больше не возвращался в Азию, страны Азии, — в которых он жил когда-то, либо где жили его родственники и знакомые, — регулярно им упоминались, как в коротких публицистических работах, так и в объёмных трудах, как намример, в книгах: «Фунты лиха в Париже и Лондоне» (1933), «За глотком свежего воздуха» (1933) и «Бирманские будни» (1934)[36]. Последняя, как утверждает упомянутый выше доктор Стивен Кек, вообще является самой читаемой в Англии книгой о Юго-Восточной Азии из всех когда-либо изданных, и одновременно служит в качестве учебника для английских студентов-востоковедов[39]. Автобиографическая «Бирманские будни» была запрещена к печати в Британской Индии, но благодаря и вопреки этому запрету, в самой Англии, Оруэлл считался признанным экспертом по азиатским вопросам, и многие авторы, планировавшие опубликовать свои книги об Азии, предварительно отправляли ему свои рукописи на рецензию. Это обстоятельство, во многом, предопределило и его будущую работу на BBC. Оруэлл работал на индийский отдел Восточной службы BBC с августа 1941 года по ноябрь 1943 г., сначала в должности ассистента, а затем на посту редактора, где занимался вопросами британской пропаганды на оккупированных японцами территориях Китая, Индонезии и Малайзии, и одновременно контр-пропагандой против фашистского радиовещания в Юго-Восточной Азии, направленного на дестабилизацию британского влияния в регионе. Со времени своего переезда в Англию и до конца своих дней Оруэлл оставался убеждённым сторонником получения независимости британскими доминионами и клеймил всю плеяду британских писателей, включая Киплинга и многих других, благодаря произведениям которых многие британцы и европейцы вообще, искренне верили в то, что западная цивилизация несёт свет и свободу тёмным и порабощённым азиатам. Оруэлл с глубочайшим презрением относился к различным политико-философским концепциям, господствовавшим в Англии на протяжении долгого времени, считая «бремя белого человека» не более чем выдумкой казённых борзописцев, призванной оправдать неприкрытое разграбление и издевательство колонизаторов над неорганизованными и неспособными им сопротивляться несчастными азиатами[36]. Отдельно Оруэлл открывал своим читателям глаза на сущность так называемого «культурного обмена» Европы и Азии и явно переоцененную роль европейских политиков и информационных агентств в деле приобщения Азии к западным культурным ценностям[43]:
Исследователи жизни и творчества Оруэлла, расходясь в отдельных деталях его биографии, все единогласно признают что отпечаток, который оставила на характере Оруэлла длительная жизнь в Азии, прослеживается в дальнейшем во всех его произведениях, как документальных, так и художественных, и последний его роман «1984» в этом плане не исключение. Выдержки из романаЦитируются в переводе В. П. Голышева:
Источники
ЛитератураОруэлл, Джордж. [lib.ru/ORWELL/r1984.txt «1984» и эссе разных лет] / Перевод с англ. В. П. Голышева, комментарии В. А. Чаликовой. — Роман и художественная публицистика. — М.: Издательство «Прогресс», 1989. — 384 с. — 200 тыс. экз. — ISBN 5-01-002094-7.
|